Утро новой жизни на новом месте началось самым поганым образом — потому что на час раньше будильника. Ёбаный колокол, чтоб ему пиздануться со своей колокольни, грянул в шесть утра, и я подскочил, чуть не рухнув с кровати и в первую минуту забыв, где я нахожусь, не понимая, с какого хера трезвон, и судорожно соображая, что мне делать — орать "пожар!"? Бежать из комнаты? Просить у Всевышнего прощения за всё, чтобы на Страшном суде за меня замолвил словечко хоть самый завалященький ангел?..

В итоге я просто упал обратно на подушку и простонал сквозь зубы очередное ругательство, дожидаясь, пока это "баммм! баммм!" наконец-то утихнет. Снова уснуть, разумеется, не смог. Пришлось натягивать джинсы и майку и, зевая и ёжась от утреннего холодка, выползать на первый этаж, а оттуда — на дворик, потому что курить в комнатах этой дыры под громким названием "пансион" строго запрещалось. Пансион, тоже мне... общага — она и есть общага.

Не то чтобы в Сохо я жил в двухуровневом пентхаусе или ещё в каких роскошных апартаментах, но всё равно с тоской вспоминал квартирку с отличной ванной, неплохой кухонькой, а главное — с полным отсутствием поблизости колоколен. Вот странно, да? К музыке, которая ночи напролёт грохотала в барах и ночных клубах по всей округе, я привык моментально и спал под неё как убитый. А здесь, в тихой саттонской ночи, с трудом уснул под утро и спал-то всего-ничего, потому что потом зазвонил этот ёбаный набат.

Я затянулся и с ненавистью посмотрел на остроконечный церковный шпиль, торчащий за деревьями парка одиноким хером в небритой промежности. Да, знаю, не самая пристойная ассоциация, но на тот момент другой у меня не было. Я не выспался, замёрз, проголодался... в общем, был пиздец как зол. Самое смешное, что в эту грёбаную церковь мне надлежало явиться к девяти утра, то есть через два с лишним часа. И идти до неё от моего "пансиона" — пять минут через парк, и то если тащиться нога за ногу со скоростью артритной улитки. Спать бы ещё и спать...

Я кинул окурок в урну и вышел из дворика на сонную улочку. Ну, как и следовало ожидать. Это тебе не Сохо, где кофейные киоски, кажется, никогда не закрываются. Это ёбаный Саттон, где жизнь вспоминает, что она живая, в лучшем случае к полудню. А будить хозяйку полупансиона — ищите другого дурака. Мне ещё вчера показалось, что миссис Донахью считает меня маньяком-серийником, и если я сейчас постучусь к ней и попрошу кофе, она сперва вызовет полицию, потом охерачит меня настольной лампой и только после этого поинтересуется, сколько ложек сахара я обычно кладу в чашку. Может, конечно, не стоило тому копу заявляться сразу после моего заселения... Но с ним она была сама любезность и говорила таким приторным голоском, аж скулы косоёбило. "Как вы считаете, сэр, мне следует предупредить моих приятельниц, имеющих незамужних дочерей, чтобы их девочки были осмотрительнее?"
Осмотрительнее, блядь! Может, стоило бы сперва меня спросить, сдались мне эти "девочки" или срать я хотел на все шуры-муры с той самой колокольни? Впрочем, моё мнение им было до лампочки. Да и похер.

— Всего полгода, чувак, — сочувственно произнёс Пит. — Не ссы, прорвёмся...

Воспоминание о Пите сделало и без того хреновое утро хуже некуда. Ещё раз оглядев сонную улочку, я поплёлся обратно в свою комнату, на ходу растирая ладонями озябшие плечи.

Кофе я всё-таки получил, через каких-нибудь полтора часа. К слабенькой буроватой жиже в щербатой чашке полагался пересушенный тост с кисловатым джемом и одно яйцо вкрутую. Всё вместе называлось "континентальный завтрак" и стоило лишних пять фунтов в неделю. Интересно, в церкви принято кормить работников? Или, может, кто-то из тамошнего духовенства подскажет оголодавшему заблудшему барану, где тут сытная и недорогая кормушка? Тем не менее я поблагодарил миссис Донахью и в ответ удостоился многозначительно поджатых губ. "Меня не проведёшь! Можешь прикидываться паинькой, но я-то знаю — ты почём зря лупишь женщин, и в твоём шкафу наверняка целый полк других скелетов, один другого страшнее!"

Да и хер с ней. Опровергать её мнение я не собирался. Надо просто сжать зубы и продраться через эти полгода, чтобы освободиться как раз к Рождеству. И чтоб мне сдохнуть, если я ещё хоть раз после этого появлюсь в Саттоне!
После завтрака я проверил телефон, удалил, не читая, три СМС от Челси — наверняка очередные злорадства вперемешку с угрозами и упрёками, — и, не особенно торопясь, направился к церкви. Да, до начала моего рабочего времени было больше часа, ну и что? Кто-то же должен был трезвонить с утра пораньше на этой ебучей колокольне? Как там называлась эта мегаответственная должность — звонарь?

Мурлыча прицепившуюся по ассоциации старую детскую песенку про Жака-звонаря, я прошёл через парк и остановился неподалёку от места моей исправиловки, оглядывая церковь. Ну, конечно, не Вестминстерский собор, однако выглядела она при всей своей миниатюрности довольно живописно. Даже покосившиеся надгробия крохотного погоста не портили впечатление. Над входом переливалась синим и красным витражная розетка, высокие стрельчатые окна были аккуратно застеклены и даже, кажется, вымыты... И что мне предстоит тут делать? Натирать полы? Полировать нимбы у статуй святых? Пропалывать сорняки на заросших могилах? Да и какая, в сущности, разница?

Всё тем же неторопливым шагом я дошёл до крыльца и потянул на себя тяжёлую деревянную дверь. Не удивился бы, окажись она запертой, однако церковь уже была открыта. Войдя внутрь, я прислушался — вроде тихо. Каждый мой шаг гулко отдавался где-то под высоким потолком, а когда я кашлянул, по всему прохладному помещению пошло гулять эхо.
— Доброе утро, — сообщил я в пустоту. Ещё немного послушал эхо, уже от слов, и продолжал:
— А не подскажете, где у вас включается и выключается колокол?

Ох, нихуя ж себе!..
Я почти уверился, что в церкви никого нет, и теперь разглядывал ближайшую ко входу статуэтку Христа — доброго пастыря, который взвалил на плечи барана с идиотски умильной кучерявой мордой. Барашек и боженька понимающе улыбались друг другу: первый явно радовался возможности посидеть на шее Господа, а второй предвкушал поистине райское барбекю. Я так-то и сам бы не отказался от хорошей порции баранины на углях, но тут появился священник, и я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Словно тутошний полумрак сгустился и материализовался в высокую фигуру в тёмной рясе... Ёбаный ниндзя!

Хотя при ближайшем рассмотрении святой отец тянул, скорее, на вышибалу — с его-то плечами и ручищами, одну из которых он радушно протянул мне с дружелюбной улыбкой. Точь-в-точь боженька, улыбающийся будущему кебабу. Фух, какая только херь не лезет в голову на голодный желудок!
— Барри Смит, — отозвался я, осклабившись в ответ и пожимая протянутую ручищу.

— Харэ лыбиться, бро, — посоветовал Пит. — Тем более так, словно у тебя в жопе забыли градусник...

— Я, собственно, пришёл общественно-полезно потрудиться. Так сказать, ныне и присно до Рождества. А видеть вы меня и не могли, потому что я тут никогда не был. В смысле, в церкви. И в целом в Саттоне.

Кажется, мне удалось выговорить это название без явного отвращения. Во всяком случае, отец Уилсон улыбался по-прежнему дружелюбно, не торопясь обрушить на меня карающие громы и молнии за непочтительность к моему чистилищу.
— Простите, вы сказали "она"? То есть звонарём у вас работает женщина?

Ну пиздец, чо. Не то чтобы я с порога рассчитывал уговорить звонаря подниматься на колокольню хотя бы на час позже, но с мужиком мы хотя бы поговорили по душам. Может, он одолжил бы мне какие-нибудь особые беруши — ведь наверняка сам ими пользуется, чтобы не оглохнуть. Но женщина — это безнадёга. Я не удивлюсь, если она уже знает, за какие грехи я сослан на эти богоугодные галеры. В конце концов у миссис Донахью был целый вечер, чтобы это растрепать, а в таких местечках, как Саттон, новости разлетаются моментально. Просто потому что тут редко что-нибудь случается. Теперь вот случился я...

Я тяжело вздохнул и снова стал рассматривать отца Дэниела. Ничего такой мужик, даже странно, что он подался в священники. Появись он, к примеру, в "Лисе и гончих" вечерком в пятницу, у него бы отбоя не было от разных дамочек. Та же Челси уволокла бы этот шкаф на танцпол, чтобы как следует потереться о него своим силиконом... Нет, не хочу вспоминать эту швабру. В конце концов, из-за неё я и встрял в эту задницу. И вместо того, чтобы сейчас открывать наш с Питом магазинчик виниловых пластинок, то и дело подстёбывая друг друга, я торчу здесь в компании лыбящихся барана, боженьки и священника.

— Это всяко получше, чем в могиле, — философски заметил Пит. — Поверь моему опыту.

Я было с ним согласился, но тут из полумрака возникла четвёртая лыба — широкая, белоснежная, принадлежавшая монументальной афробританке с буйной копной афрокосичек, ниспадающих на могучие плечи. Рядом с ней и святой отец сразу показался не таким уж шкафом, а я тянул в лучшем случае на табуретку. В том числе и потому, что слегка присел от неожиданности.
— Доброе утро, юноша! — громыхнул афродредноут сочным басом. — Вы, вероятно, Барри? Меня зовут Пифия Чеймберз. Добро пожаловать в церковь святого Фомы!
— Здра...сти, — икнул я, глядя, как моя ладонь — не такая уж маленькая, между прочим! — бесследно исчезает в широких тёмных пальцах. — Рад знакомству, мисс... э... миссис...
— Пифия, — перебил меня добродушный бас. — Меня все называют Пифия. Ну так что, вы готовы приступить?

Я был готов на что угодно, только бы она отпустила мою руку. Пожатие было довольно мягким, но я в любом случае не хотел рисковать. И вообще, я-то полагал, что задания мне будет давать священник, а не его подручная, которая из-за своих косичек походила на подводного монстра из книг Лавкрафта. Пифия, надо же! Почему не Ктулху?
— Вот и славно!
Она похлопала меня по плечу, и я чуть не воткнулся носом в отца Уилсона, который всё это время помалкивал. И я его понимал. Рядом с Пифией я тоже старался бы прикинуться ветошью и не отсвечивать лишний раз.
— Сегодня будешь работать на свежем воздухе, — пробасил дредноут. — Разве не чудесно? И денёк как раз погожий...
— Э... да. Да, конечно.
— Самое время привести в порядок наши надгробия! Пойдём, я дам тебе всё что нужно.
И я покорно побрёл за ней, придерживая рукой неумолимо отвисающую челюсть. Выходя, я обернулся на священника, и тот с прежней улыбкой развёл руками. Ну да, кто бы сомневался... Наверняка он тоже ходит по стеночке, чтобы Пифия не смела его ненароком и не раскатала в лепёшку... Надгробия, мать их так! Эй, Пит, что ты там говорил про могилы?

Теория старика Эйнштейна в очередной раз оправдалась. Всё относительно, и с кладбищами это тоже работает. Когда я полчаса назад смотрел на церковь, погост на её фоне казался крошечным, а надгробия выглядели как беспорядочно натыканные спичечные коробки. Теперь же, когда церковная громада была за спиной, кладбище простиралось куда-то в необозримую даль, и могильные камни тоже смотрелись вполне внушительно. Правда, некоторые всё равно кособочились, словно в минувший Хэллоуин покойники неплохо так поддали в ближайшем баре и не особенно заморачивались тем, чтобы, вернувшись в могилы, выровнять за собой кресты и плиты.

Я хмыкнул и чуть было не замурлыкал под нос "Это Хэллоуин, это Хэллоуин...", но вовремя прикусил язык. Вряд ли госпожа Пифия это одобрила бы, а раздражать этот оживший монумент точно не следовало. Целее буду.
Я мог бы поклясться, что она никуда не девалась, не отлучалась и не заходила ни в какие подсобные помещения, но когда мы подошли к первому надгробию, в руках у Пифии оказались металлическая щётка, стальной скребок типа тех, которыми счищают нагар с плиты, и ведро с водой и полузатонувшей тряпкой. Женщина сгрузила всё это добро на изрядно заросшие плитки дорожки и молча указала мне на надгробие.

С моей точки зрения, этот могильный камень не нуждался в санитарной обработке — ровненький, аккуратненький, он поблёскивал на солнце едва заметными слюдяными вкраплениями, и надпись на нём была вполне себе читабельна. Некая миссис Амелия Сэвидж упокоилась здесь два года назад в возрасте девяноста пяти лет, о чём до сих пор, если верить эпитафии, скорбели все её родственники и знакомые, а также некий мистер Кларк-выкуси-старый-хрен. Я поморгал и потряс головой: ну нихера себе глюки с утра пораньше! Я нерешительно глянул на Пифию, а она молча качнула головой, чтобы я подошёл к камню поближе. Я и подошёл, а моя темнокожая ангелица справедливого возмездия указала глазами на его подножие.
На крохотном выступе, опоясывающем надгробие, красовалась надпись:

Я отпрыгнул в сторону так, что любой кенгуру удавился бы от зависти, а Пифия расхохоталась тем же гулким басом.
— Да, миссис Сэвидж была той ещё шутницей! Даже после смерти продолжает подкалывать, а?
— Д-да уж, — выдавил я в ответ и неуверенно хихикнул. В присутствии Пифии невольно хотелось стать как можно незаметнее, и не только мне — когда мы вышли на кладбище, вся птичья мелюзга в окрестных зарослях тут же смолкла и во время перформанса с надгробием ни разу не чирикнула. А уж после такого хохота все пернатые наверняка читали покаянные молитвы. Разумеется, про себя.
А может, и нет. Может, они привычные.

— Ты тоже привыкнешь, чувак, — подбодрил меня Пит. — До Рождества ещё уйма времени.

Иди ты в жопу, Питер Камерон! Если бы не твои мутные отношеньки с первой давалкой Сохо, я бы сейчас тут не торчал!..
Между тем, Пифия повела меня к соседней могиле, чья плита пребывала в куда более унылом состоянии. С неё нужно было соскрести мох и грязь, а потом навести блеск мокрой тряпкой. Этим я и занялся под душеспасительные распоряжения:
— Возьмёшь в подсобке метлу и совок, сметёшь всё, что счистил, и отнесёшь во-он туда, на компостную кучу. Лучшего удобрения для клумб не найти! И вообще, почтение к усопшим воспитывает душевное благородство.
Я счёл за благо не уточнять, кто кого воспитывает, и принялся за дело.

Не знаю, сколько прошло времени, но Пифия ни разу не сбилась со своего монотонного гудения, а солнце, между тем, припекало, я не на шутку взмок, но осмеливался лишь смахивать пот со лба тыльной стороной руки, от запястья до локтя. И живот здорово подвело, но ровный гул женского баса на раз перекрывал даже самое громкое урчание. Наверное, можно было отпроситься на перекур, однако под этот голос я впал в некое подобие транса и мог только соскребать, счищать, протирать, и конца-края этому не было. Воистину чистилище, мать его так, причём во всех смыслах!

Однако и в чистилище бывают передышки, и приносят их священнослужители, которых не причислили к лику святых исключительно по чьему-то недосмотру. Во всяком случае отца Уилсона я бы канонизировал прямо здесь, не сходя с места и не выпуская из рук щётки и тряпки. Он умудрился несколькими фразами усмирить афродракона и отправить его на семейные посиделки, а ещё пообещал мне кофе!..
Ну, или я уже доработался до теплового удара и слуховых галлюцинаций.

Однако священник начал не с кофе, а с сигареты. Тоже неплохо, если подумать. У меня в кармане была своя пачка, но отказываться от его курева я не стал. Во-первых, как-то невежливо, а во-вторых, если я откажусь, вдруг он и насчёт кофе передумает?

Я благодарно кивнул, вынимая сигарету из его пачки. Уселся прямо на нагретой солнцем каменной дорожке, скрестил ноги по-турецки и закурил.
— А вас она тоже проверяла на сиськи? — вырвалось у меня, прежде чем я успел сообразить, что задавать католическому священнику такой вопрос — не лучшая идея. Стушевавшись, я отвёл глаза — и увидел здоровенную лису, сидящую под изрядно выщербленным каменным крестом. Животное чинно обернуло хвост вокруг лап и всем своим видом, казалось, говорило: "Беседуйте, беседуйте, я не вмешиваюсь! Просто посижу тут, подожду..." И чего, спрашивается, подождёт? И что эта лиса вообще делает у церкви средь бела дня? В Сохо мне не раз доводилось видеть, как лисы роются в мусорных баках, но по ночам, часа этак в два или три пополуночи. А эта прям страх потеряла...
— При церкви живёт ручная лиса? — торопливо поинтересовался я, рассчитывая перевести разговор с щекотливой сисечной темы на совершенно невинную лисисечную.

Вот ей-богу, лучше бы я продолжал про сиськи!.. Ну а что? Тема благодатная и неисчерпаемая. Начали бы с Мэрилин Монро, закончили Памелой Андерсон, а потом сошлись бы на том, что Пифия уделала бы всех заслуженных сиськоносиц одной левой, причём в прямом смысле слова. И, разумеется, не рукой.

Но реакция отца Уилсона на лису меня здорово встряхнула, если не сказать — напугала. Я такой визг слышал, когда мы с Питом, его Челси и моей Линдой за каким-то хером отправились в Гайд-парк на весенний пикник. Девчонки наперебой чирикали что-то про "покормить уточек" и прочую лабуду, а мы с Питом понимали, что надо вытерпеть этот день, чтобы потом нормально надраться в нашей холостяцкой квартирке. В итоге выяснилось, что Челси — которая, кстати, и предложила это мероприятие, — до ужаса боится насекомых. Об этом узнали и мы, и все посетители парка, да и, наверное, всё население Лондона, потому что ей на ботинок села стрекоза, и эта дурища — я про Челси, если что, — заорала так, словно ей отпиливают ногу, причём ржавой ножовкой и без анестезии. Вот, спрашивается, какого хера тащиться на природу, да ещё подбивать на это дело друзей, если у тебя фобия?!

Короче, пикник закончился, едва начавшись, Пит уехал с Челси, потому что она вцепилась в него, как пиявка, икая от ужаса, а мы с Линдой ещё немного побродили по парку, но потом я тоже свалил. Просто она начала прощупывать почву насчёт нашего будущего — типа, может, нам стоит съехаться, попробовать пожить вместе, прежде чем узаконить наши отношения... Нет, поймите меня правильно, я так-то не потаскун, который меняет девчонок, как траченые гондоны, но подобные разговоры после трёх недель знакомства, как по мне, очень и очень преждевременные. Может, у женщин другая временнАя шкала, я в душе не ебу, но с того разговора я технично слился. Наплёл что-то про боязнь её разочаровать своими свинскими бытовыми привычками, клятвенно пообещал "стать лучшей версией себя", с которой такой охерительной девчонке, как Линда, не стыдно будет ни на обеде у родственников, ни в оперном театре, ни у алтаря... А сам решил: ещё одна такая шняга — и я сольюсь окончательно. Линда мне, конечно, нравилась, но при мысли о её лице, которое я каждое утро буду видеть на соседней подушке, меня брала глухая тоска...

Что ж, если во всей этой жопе с Питом и Челси и было что-то положительное, так это разрыв с Линдой. Ну, потому что она тоже поверила Челси. Ей вообще все поверили, так чего же мисс Эрншоу оставаться в меньшинстве?

А святой отец, между тем, запулил в лису щёткой и, естественно, не попал. Когда он уже тащил меня к церкви, я пару раз обернулся: в первый раз лиса сидела на том же месте и, честное слово, щерилась с откровенным ехидством, а во второй раз я увидел пышный рыжий хвост, исчезающий в зарослях, причём не коротким промельком, а этак неторопливо, почти лениво... Оказавшись на кухне и глядя, как отец Дэниел судорожно запирает дверь, я было открыл рот, чтобы поинтересоваться его сложными отношениями с лисами, но он меня опередил. И даже показал руку со шрамами от давнего укуса, после чего припал к окну, словно белый поселенец к бойнице форта, ожидая нападения свирепых туземцев.

Шрамы были солидные, чего уж там. И укус наверняка был болезненным, не говоря уж про уколы от бешенства, которые бедняге-священнику наверняка тоже пришлось вытерпеть. Как по мне, для фобии этого было маловато, но тут судить не берусь, все люди разные. Меня в детстве, бывало, кусали собаки, но я не начал их из-за этого бояться. Однако заявлять что-то в этом духе я точно не стал бы — всё-таки совесть у меня есть, что бы там ни верещала та же Челси, и этой совести уж точно хватало для того, чтобы не обесценивать чужие страхи.
Тем более если это страхи человека, который сейчас готовил нам кофе.

— Можно с сахаром, — отозвался я, стараясь, чтобы голос звучал непринуждённо. — И лучше бы покрепче, если не возражаете. А то я уж и не помню, когда в последний раз вставал в шесть утра.
Строго говоря, я не вставал, а был разбужен, но эти детали тоже были лишними.

— Значит, моя идея затащить вас в один неплохой бар в Сохо была заведомо провальной, — хмыкнул я, беря из его рук чашку, которая, о чудо, была горячей и пахла кофе! Кофе! А не тем цикориевым эрзацем, который входил в пафосный "континентальный завтрак" миссис Донахью! — Ну, потому что он называется "Лиса и гончие". Конечно, есть и другие варианты — "Спотыкач" или "Пёрышко"... хотя вряд ли вы ходите по таким заведениям. Или вам всё-таки можно?
На мгновение я представил, как отец Уилсон в своей длиннополой сутане отжигает на танцполе, а потом, когда начинается настоящая жара, срывает её, оставаясь... в чём? Что, интересно, у него под сутаной? Рубашка? Футболка? Или ничего, кроме него самого?

Фуххх... вот же бред! С чего вдруг мне представился мужской стриптиз, да ещё в исполнении католического священника? Если первый день церковно-исправительных работ на меня так действует, страшно подумать, до чего я дойду к Рождеству!

Ну что и требовалось доказать: едва я упомянул ранний подъём под колокола — замечу, не жалуясь и не ноя, и уж тем более не требуя, чтобы ради меня этот ебучий звон запускали хоть на час позже! — как тут же нарвался на проповедь. Ну да, ну да, Бог подаёт. Мне он сегодня подал сплошные встряски, если что, и без такого подаяния я бы прекрасно обошёлся. И вообще я по жизни "сова", спокойно дрых бы до полудня, а потом вкалывал — или отрывался в баре, не без этого — примерно до рассвета. Но кто бы меня спрашивал, чего я хочу... Особенно в нынешних обстоятельствах.

С другой стороны, раз уж всё равно вставать ни свет, ни заря, попробую возобновить пробежки. Правда, тут существует своя опасность: не дай бог миссис Донахью сочтёт мои физкультурные экзерсисы разведывательными рейдами, чтобы вызнать, где тут живут незамужние девы, которых я мог бы увлечь на стезю порока и потом от души почесать о них кулаки. И ведь не докажешь этой клуше, что в ближайшие полгода я точно не намерен с кем-либо связываться. А некоторые замужние и сами не прочь увлечь тебя в порочные дебри... Но и это мне тоже сейчас нахер не сдалось.
— А материться, значит, Господь тоже разрешает? — не удержался я от подъёбки. Ну в самом деле, чего он начал? Сидели, пили кофе, нормально трепались, нет — надо было свернуть на нравоучение... Хотя, может, я просто голоден? Вот и злюсь ни с хуя. Отцу Дэниелу так-то по должности положено толкать такие речуги. Положение обязывает, никуда не денешься. Поэтому я поспешил исправиться:
— Не, я ни разу не против, если что. Сам иногда распускаю язык...

Насчёт "иногда" я, конечно, загнул. Примерно всегда, на самом-то деле, но это не значит, что я не умею общаться без ругани. Но было бы здорово не извиняться за каждое случайно вырвавшееся "бля". Потому что именно оно чуть не вырвалось у меня изо рта, когда святой отец завизжал при виде лисы.

А он ведь, кажется, действительно боится этих животных, если даже клининг заказал, лишь бы не торчать на кладбище. И меня туда не пускать до кучи. Я хотел было вежливенько его успокоить, мол, не переживайте так, падре, мне-то на лис реально похуй, и ничего со мной не сделается, если я наведу лоск на остальные могилы... но потом передумал. Незачем проявлять лишнюю инициативу, да ещё вразрез с решением священника. В конце-то концов, номинально он же в церкви главный, а никак не Пифия, которой не будет в следующие пару дней и которой я, разумеется, ни словом не проговорюсь о клининге. Из мужской солидарности, ну, и чтобы не злить эту Годзиллу... Так-то она вполне добродушная, может, и дальше так будет, и вообще она окажется мировецкой тёткой, но лучше не рисковать.

Тем более что без работы отец Уилсон меня всё равно не оставил. Ну и отлично! Ничего не имею против библиотек. Там прохладно, тихо... И книжки я люблю. Не только потому что девчонки ведутся на начитанных парней, хотя и это тоже плюс, тем более что на ботаника-задрота я не был похож даже в средней школе. А просто интересно. Мы с Питом даже подумывали втиснуть в наш магазинчик стеллажик с букинистической литературой — ну мало ли, на любителя. Приходили же к нам за ретро-записями — например, диск 1964 года с записью квартета Джона Колтрейна ушёл за полтора косаря, ей-богу, не вру! Хотя на гаражной распродаже мы отдали за него три фунта...

Короче, я ничего не имел против книжек, причём подозревал, что святой отец возьмёт на себя львиную долю работы, лишь бы не выходить наружу, потому что эта наружа кишмя кишит злобными лисами. Ну, по крайней мере, он явно этого опасался. Вот же бедолага... Интересно, после пары стаканчиков чего-нибудь покрепче, чем кофе, его попустит? Или фобия только усугубится? Впрочем, если верить его словам, у меня будет возможность узнать это на собственном опыте.

Однако следующий вопрос был вообще не про лис, и я насторожился. Очень уж он походил на начало очередного нравоучения. И любой ответ на него так или иначе потянул бы за собой длиннющую цепь нотаций, ещё, наверное, и с цитатами из Святого Писания...
Я хотел ответить что-то неопределённое, мол, да, вроде как верю, просто семья была не особо религиозной (про семью, кстати, правда, что отцу, что мачехе было как-то не до боженьки — они с Иисусом существовали в разных измерениях и не мешали друг другу). Но неожиданно для себя ответил правду:
— Не знаю.

И чтобы ответ не прозвучал как "отъебитесь, падре, со своими карамельками!", поспешил пояснить:
— Я правда не знаю. С одной стороны, трудно принимать на веру то, в чём ты не можешь убедиться собственными глазами. Ну, то есть при мне же никто не ходил по воде и не размножал гамбургеры на невидимом продуктовом ксероксе, чтобы накормить толпу народу... А мёртвых сейчас в любой больнице воскрешают. С переменным, конечно, успехом, но в целом алгоритм наработан. С другой стороны...

В душе не ебу, почему я вдруг разговорился. Ну, то есть я сам давно об этом думал, но ни с кем своими размышлениями не делился, даже с Питом, потому что он при всём своём добродушии и чистосердечии был далёк от любой религии и всего, что к ней прилагалось.
— ...С другой стороны, всё вот это, — я обвёл рукой полки с религиозной литературой, — и сама ваша церковь... и вообще всё, понимаете? Картины, статуи, музыка, здания — всё, что так или иначе создавали верующие люди, должно же иметь под собой хоть какое-то основание. Иначе получается, что это творилось из ничего, на пустом месте... А так не бывает. Ну, то есть я так думаю. Типа, фундаментальный закон природы — ничто не берётся из ничего и не исчезает в никуда. Поэтому, честно, я не знаю, верю я или нет.
Я посмотрел на отца Уилсона, даже не пытаясь скрыть вызов в глазах. Он-то как священнослужитель сейчас имел полное право раскатать меня в блин за святотатственные сомнения. Ну, или отдать на растерзание лисам.

Может, язык и не руки, конечно, но насчёт сравнительного вреда от распускания обоих я бы поспорил. Не говоря даже о том, что слишком длинный язык почти неизбежно приводит к рукоприкладству, а просто — взять тех же идеологов фашизма: вот уж у кого язык был не то что до пупа, а почти до колена, и к чему это в итоге привело мир? Да и мой собственный пример в этом смысле нихуя не обнадёживал. Кабы я не высказал Челси всё, что о ней думаю, она не повесила бы на меня обвинение, из-за которого я тут, собственно, и нахожусь. И надо сказать, была оч-чень убедительна. Кто бы мне поверил, что я в первый и последний раз употребил физическую агрессию против девочки в свои золотые пять лет, в детском саду, когда Вики Симмонс кинула мне в волосы жвачку, а я в ответ запустил в неё тапочкой? Кстати, не попал, но намерение не отрицаю.

Я вздохнул, слушая рассуждения отца Дэниела о случившемся на кладбище.
— Не назвал бы я это пиздецом, — угрюмо буркнул я. — Вы испугались, да, но по понятным причинам. Некоторое время были не в себе, но не ебанулись же окончательно... Кофе вон меня напоили, за что вам большое спасибо. Так что не пиздец, а просто лиса. Хотя, — теперь я смотрел на него сочувственно, — для вас это, наверное, одно и то же.

А ещё я был искренне благодарен священнику за то, что он не отмахнулся от моих измышлений на тему Господа и не стал наезжать, упрекая в ереси и вольнодумстве. Конечно, сейчас не Средние века, где на неверующего смотрели бы косо, но всё-таки мы находились в церкви, а не в пабе.

Насчёт интерпретаций я тоже был согласен. Я уже говорил, что слова могут довести до рукоприкладства, а уж разные переводы и толкования Библии к чему только не приводили — в том числе и к тому, что вполне подпадало под определения "пиздец", "лютый пиздец" и "полный пиздец". Но метафоры — это было уже любопытнее.
— Может, тогда и Господь — одна большая метафора? — сощурился я. — У меня в старших классах был приятель, повёрнутый на квантовой физике — ну там, теории света, струн, магнитных полей и всё такое. Так он уверял, что словом "Бог" люди просто обозначали энергию. Ту энергию, которая пронизывает пространство и время и которая колебаниями порождает и уничтожает всё. Большой Взрыв — это ведь тоже энергетический выплеск...

С тем, что нужно оставаться человеком, в общем-то тоже не поспоришь. Только вот это пиздец как трудно, когда ты один, а все против тебя и всем, по большому счёту, на тебя похуй. А некоторым не похуй, но в отрицательном смысле. Челси жутко расстроилась, когда я отделался полугодом исправительных работ. Она-то надеялась, что меня упекут за решётку годика на три, о чём строчила мне СМСки всю минувшую неделю, пока суд определял, куда меня направят на облагораживание, а я сидел в нашей с Питом квартирке под подпиской о невыезде. Так что "давай жить другим", видимо, работало в одностороннем порядке.
— Ну да, — кивнул я, — про вербальные оскорбления — прямо в точку. Как в старом спиричуэлзе: "Пусть камни и трости поломают мне кости, но слова никогда не причинят мне вреда"...

Я хотел сказать что-то ещё, но тут отец Уилсон приложил ладонь к моей щеке, и всё разом вылетело из моей головы. Рука у него была широкая, твёрдая и горячая. Очень горячая — наверное, от чашки кофе... или от воды, которой он её мыл... или...
Я сглотнул и замер. Это прикосновение не было ни отеческим, ни дружеским, ни участливым, ни демонстративным... Я знал, каким оно не было. Но вот каким оно было, я понятия не имел. Только почувствовал, как загорелась и та, и другая щека, и всё лицо, и всему телу почему-то стало очень жарко. Во рту моментально пересохло. Священник почти сразу убрал руку и подхватил мою чашку, чтобы ополоснуть, а я с жадностью смотрел на воду, текущую из крана, и думал, что хочу пить, смертельно хочу пить, никогда в жизни не испытывал такой жажды... Почему? И если он снова дотронется до моего лица, то... это снова будет горячо? И я прямо на месте сдохну от обезвоживания?
Возможно. Но, чёрт побери всё на свете, я бы не отказался проверить.

Однако вместо проверки отец Уилсон повёл меня в библиотеку, и она была, в общем-то, такая же, как все библиотеки, в которых мне доводилось бывать. Тихо, прохладно, пахнет бумагой и неизменной пылью, потому что — тут в моих ушах зазвучал голос мисс Леттер, нашей школьной библиотекарши, — "сырость для книг губительна, а пыль безвредна". В том смысле, что в библиотеках разрешается только сухая уборка, а она если и побеждает пыль, то совсем ненадолго.
Но в библиотеке мы не задержались, потому что священник решил показать мне все помещения церкви. И, если он не оговорился, а я не ослышался, даже намекнул на свежую выпечку!
— Выпечка — это круто! — с воодушевлением отозвался я. — А... извините за вопрос, конечно, но у вас тут где-нибудь можно будет принять душ? Не прямо сейчас, а в целом... в принципе...
Я указал на свою пропотевшую футболку. И чего, спрашивается, язык протянул? Какой смысл сейчас ополаскиваться, если потом всё равно надевать то же самое? Знал бы я раньше, захватил бы с собой что-нибудь на смену...

Да уж, епископ явно не погладил бы отца Уилсона по головке за такую трактовку Всевышнего. Она больше подходила бы эзотерикам — "шизотерикам", как называл их Пит, убеждённый материалист, атеист и агностик. С другой стороны, своего мнения он никому не навязывал и вообще старался его лишний раз не озвучивать. Разве не это называется "живи и давай жить другим"?

Собственно, мне рассуждения про потоки энергии тоже напомнили нечто эзотерическое — типа, вибрации микроволновок и мобильных телефонов диссонируют с вибрациями Вселенной, и поэтому человечество с каждым годом всё глубже погружается в одну общую жопу. Но я промолчал. Если всерьёз задумываться о таком, то недалеко и до шапочки из фольги... Впрочем, кое-что у меня всё-таки вырвалось:
— А если тебя заставляют просить прощения за то, чего ты не совершал, просто потому что тебе не поверили, — что тогда происходит с внутренней энергией? Сможет она влиться в общий поток?

Если уж на то пошло, то мотал я этот общий поток, если в него можно вступить только ценой лицемерного раскаяния. Мне и так неплохо, а через полгода будет ещё лучше. И, кстати, может, я потом — совсем потом, когда всё уляжется, — ещё разок заверну в Саттон, чисто повидаться с отцом Дэниелом. Ну, потому что... с ним интересно. И человек он вроде как неплохой.
Или я просто считаю его таковым, потому что он угостил меня кофе и пообещал булочку? Да, недорого же можно купить твою симпатию, Барри Смит...

Мы к этому времени уже вышли из церкви, и я заметил, как падре коротко стрельнул глазами туда-сюда. Вот зуб даю, что он высматривал лис! Мне даже захотелось, не знаю, успокоить его, что ли. Сказать что-то вроде: да не ссы, чувак, я с тобой и не подпущу к тебе ни одну лисицу, а если они попробуют подобраться, навешаю им поджопников под рыжие хвосты. Но, во-первых, фобии так не лечатся, а во-вторых, так я мог бы говорить с Питом, а не с мужиком, который старше меня и к тому же священник. Он вообще-то хорошо ко мне отнёсся, и я не хотел всё портить. Вон даже сменную одежду после душа предложил...

...Однако фраза про спинку заставила меня поперхнуться дымом и закашляться.
Нет, я так-то не ханжа, и с тем же Питом мы то и дело подстёбывали друг друга на предмет "а в жопу дашь? — а подставляй!" или "цена вопроса — три отсоса!" Но это было не всерьёз, потому что и у него, и у меня были девчонки, и вообще... Мы не были гомофобами, мы просто были натуралами!

Но слова отца Уилсона вызвали в моём воображении очень живую картинку. Прям совсем живую. В формате 5D. Широкая горячая ладонь скользит по моей спине, медленно подбираясь к поясу, и вода, льющаяся из душевой лейки, с шипением испаряется с раскалившейся от этого прикосновения кожи... Пахнет мятным гелем для душа, чуть-чуть хлоркой... и чем-то ещё, наверное, мной самим... или им самим? Шум воды не может заглушить двойного дыхания, отяжелевшего, рваного, и рука на моей спине дрожит, вызывая ответную дрожь...
Ох, нихера ж себе...

Я очень явственно ощутил короткое шевеление в паху и как можно незаметнее глянул вниз. Нет, вроде ничего... просто... ну, фантазия разыгралась, бывает. День сегодня такой, дёрганый с самого утра. А священник вообще ничего такого не имел в виду! Конечно, не имел, просто решил придать разговору более свободный дружеский тон. Ну, может, у него не совсем изящно это получилось, но оно и понятно — он тоже дёргается, только из-за лис.

Я усмехнулся, снова затягиваясь:
— Боюсь, на такое ВИП-обслуживание я ещё не наработал, святой отец. Но при случае... буду иметь в виду.
...А потом мы пошли разбирать выпечку, которую привёз курьер, и я совершенно позорно, без разрешения, уцепил пухлую сырную палочку и, едва не постанывая, сунул в рот, потому что жрать хотелось ужасно, а эти палочки я просто обожал и даже не заметил, как смолотил первую и взялся за вторую.
— Извините, — виновато прочавкал я, поднося её ко рту, — знаю, что это невежливо, но можно вы не будете возражать?

Ну это уже было как в кино! Все эти капельки мороженого или сиропа, или хлопья взбитых сливок, которые кто-то собирает пальцем с чьих-то губ, а потом отправляет в рот... Что за херня вообще творится? И почему я реагирую на эту херню, и почему моя реакция — не шарахнуться в сторону с протестующим матом, а странное желание перехватить этот палец и втянуть в рот, может быть, слегка прикусывая?! Священник, допустим, ведёт себя не по-церковному, но и я тоже хорош!..

Пока я ошарашенно таращился на отца Дэниела, он с совершенно каменным ебалом взял булочку и направился к выходу из кухни. Но то, что он сказал на пороге, чуть снова не заставило меня поперхнуться.
Когда за ним закрылась дверь, я подскочил к раковине, налил себе в кружку воды прямо из-под крана и осушил в два глотка. А потом вернулся к столу и, дожёвывая любимое лакомство, начал размышлять.

Положим, то, как я воспринимаю священника и все его тактильные экзерсисы, может быть просто вывертом сознания. Всё же в организме взаимосвязано, так? А я уже с месяц испытывал к женскому полу не то чтобы отвращение, но какое-то смутное неприятие. Идиотизм, конечно, из-за одной тупой тёлки становиться женоненавистником. Я и не стал, но был совершенно уверен, что никаких личных дел с женщинами в ближайшие пару лет иметь не буду. Но телесные желания никуда не делись, правильно? Вот и выбрали себе новый объект в соответствии с моей уверенностью...
...Интересно, этот выбор как-нибудь связан с тем, что однажды я неплохо так подрочил под гей-порно, представляя себя на месте нижнего? И с тем, что при воспоминании об этой дрочке у меня в паху снова недвусмысленно зашевелилось? Ох ты ж блядь...

Я сидел у стола, на церковной, мать её, кухне и тупо смотрел на собственную эрекцию, топырящую ширинку джинсов, а в ушах у меня звучал голос священника "И правда вкусно..." Ну всё, Смит, приехали! Ты даже на исправительных работах надыбал себе проблему на всю голову... и всю головку, блядь. У тебя встаёт на священника, ты готов в любом его действии усматривать провокационные намёки, и лучше бы тебе убиться об стену, чем развивать эту тему дальше, хотя бы и только в мыслях.

Чтобы как-то успокоиться, я глубоко задышал и сосредоточился не на действиях, а на словах отца Уилсона. Он, значит, допускает, что меня оболгали. Ну ок, чо. А ничего, что я тогда, получается, отбываю наказание за то, чего не совершал? Хотя... справедливости ради, это не очень-то похоже на наказание. Почистил несколько надгробий, предварительно постояв на сиськах одной весёлой покойницы, покурил чужие сигареты, потрындел о чужих фобиях и о религии, слопал пару чужих сырных палочек... и запал на священника, ну не пиздец ли?!

Я выпил ещё одну кружку воды из-под крана и побрёл в библиотеку. Отец Уилсон был уже там и даже не повернулся, когда я вошёл. Остановившись в нескольких шагах от него, я заявил, рассеянно проводя кончиками пальцев по пыльным книжным корешкам:
— Я думаю, будет лучше, если вы сперва ознакомитесь с моим личным делом в местном полицейском участке, падре. Там есть такой Роберт Уоррен, он вроде как мой куратор. Во всяком случае, вчера он приходил в тот пансион, где я поселился на ближайшие полгода. Наверное, чтобы убедиться, что я уже не наворотил там дел, — добавил я с кривой усмешкой. — Я не настаиваю, конечно, но если вам действительно интересна моя история, то начните с официальной версии. А потом я расскажу вам свою, и вы сами решите, чему верить. Кстати, для этого мы можем даже не тащиться в Сохо через весь Лондон. Просто скажите мне, где в Саттоне можно купить бутылку нормального вискаря, чтобы не словить интоксикацию от палёной алкашки, — и устроим типа исповедь. Или вам привычней ради такого дела упихиваться в исповедальни?

Как по мне, эти ящики напоминали не то телефонные будки, не то кабинки общественных туалетов, не то вовсе гробы. Но мало ли, может, оно так и задумано, чтобы грешник наживал себе клаустрофобию и готов был признаться во всём, что совершил и чего не совершал, лишь бы его быстрее выпустили наружу?

Ну, я, конечно, всего мог ожидать — но чтобы священник так запросто рассуждал о сексе с ангелами!.. Я честно попытался припомнить разнообразных ангелов и ангелочков, которых видел в жизни. Ни разу не возбуждающий образ, вот вообще! Даже если это в высшей степени провокационный пернатый, насаженный на макушку рождественской ёлки. Провокационный — потому что чем, спрашивается, насаженный? Собственной ангельской задницей? Или что у них там? Или вообще ничего?
— Кхм, — неловко кашлянул я, — а как вообще они себе представляли это самое? Ангелы же бесполые, разве нет? Ну то есть в Библии, конечно, у них мужские имена и всё такое, но это вроде как тоже метафора. Или наследие патриархального общества.
Да, пожалуй, второе было правильнее. Я смутно припомнил бесконечную нудную генеалогию типа "Исаак родил Иакова, Иаков родил..." Кого-то там ещё он родил, и так далее, до бесконечности. Женщины в этом процессе не упоминались.

Однако следующие слова отца Уилсона напрочь вымели из моей головы все рассуждения о мужском шовинизме. Прикиньте, он реально согласился на исповедь под вискарь! То есть вот мы с ним просто сядем, нальём по стакану, и я расскажу ему всё как есть. Даже не особенно подбирая выражения, потому что я всё ещё не мог смириться с несправедливостью ситуации. Но, с другой стороны, в ней были и свои плюсы. Если так подумать, в Сохо я всё равно не остался бы. Снял бы квартиру где-нибудь в другом районе, и похер на то, что до магазинчика пришлось бы пилить пару миль или ехать на автобусе. А может, и магазин бы куда-нибудь перенёс, почему нет? Хотя бы на Портобелло-роуд, чем плохо?

— Да я, собственно, почти не устал, — промямлил я, глядя в его глаза и слушая обещания отпустить меня пораньше. Не хотелось мне уходить. Что я буду делать остаток дня в пансионе миссис Донахью? Пролёживать и так продавленную койку? А если не возвращаться в пансион — то шататься по окрестностям, привлекая к себе лишнее внимание и вызывая молчаливое неодобрение местных? Лучше уж попроситься посидеть в библиотеке за какой-нибудь книжкой...
Я очень старательно обдумывал все эти причины — вполне объективные и веские, а сам смотрел на отца Дэниела и представлял, как его рука снова касается моей щеки. Господи боже, какой пиздец... осталось только самому подойти и положить его ладонь себе на лицо. И ляпнуть что-то вроде "проверка контакта, сохраняйте спокойствие!"

Но священник был начеку и быстренько переориентировал меня на тряпки-спрей-стремянку. В самом деле, я тут для чего? Для общественно-полезных работ и внутреннего облагораживания. А попойка со священником с попутными пинками под лисьи хвосты не проканает ни под один из этих пунктов. Поэтому я послушно растопырил лестницу возле ближайшего шкафа и полез на неё с пока ещё чистой тряпкой в зубах — чтобы не отвлекать отца Уилсона очередным провокационным разговором. Ну, может, для него не провокационным, он-то наверняка на тех же исповедях чего только не наслушался... А вот для меня — очень даже. Потому что на этой стремянке я себя чувствовал точь-в-точь как тот ангелочек, которого возносят над еловой макушкой, чтобы на неё и приземлить...

Священник уткнулся в свои бумаги, а я вытирал пыль с книжных корешков, отмечая, что тут есть и "Космическая трилогия" Льюиса, и "Сага о Йесте Бёрлинге" Лагерлёф, и прикидывал, как бы так поаккуратнее выцепить их с полок, чтобы до вечера тихонечко зависнуть над ними здесь, не отсвечивая и никому не мешая. Я уже потянулся к толстому тому Льюиса, перенеся ногу на ступеньку выше...
...и понял, что падаю.

За долю секунды я успел услышать в треске подлой ступеньки и треск моего позвоночника — но вместо того, чтобы навзничь грохнуться на пол, я оказался пойман в полёте. И лицо отца Уилсона внезапно оказалось в миллиметре от моего. И его руки держали меня крепко.
— Блядь... — выдохнул я и прикусил язык. Я хотел извиниться за свою неловкость и за сломанную стремянку, но в следующий миг понял, что извиняться придётся совсем за другое. Потому что то ли от очередной встряски, то ли от окончательно поехавших мозгов у меня снова встал. И стояк самым откровенным образом упирался в ногу священника.
Я беспомощно уставился в его закаменевшее лицо, а потом — не спрашивайте, я в душе не ебу, что и почему со мной случилось! — прижался к его ноге теснее. Тем самым стояком, который сладко заныл, и я даже зажмурился и с трудом переглотнул от возбуждения.
— Какого хера происходит, падре? — одними губами произнёс я, боясь открыть глаза. — Что со мной творится?

Он должен был меня оттолкнуть, да я и сам готов был отпрянуть, когда пройдёт, схлынет эта бесконечная, непристойная, развратная, охуенно сладкая секунда тесного контакта моего стояка с его ногой... Ей-богу, я уже подбирал какие-то извинения, я готов был рвануть на третьей космической скорости из этой ебучей библиотеки и бежать через весь Саттон, и бегать так, пока моё тело не уймётся, а мозги не прояснятся!.. Но секунда длилась и длилась, а отец Уилсон не отталкивал меня и не отпускал. Я почти собрался с духом, чтобы открыть глаза и извиниться, когда он заговорил. И то, что он сказал, а главное — что потом сделал, вогнало меня в какой-то неизвестный ступор. Неизвестный, потому что раньше со мной ничего подобного не случалось.
От его голоса, низкого и хриплого, каждый волосок на моей коже встал дыбом. Его рука ухватила мой затылок, а вторая... Вот тут я разожмурился, чёрт, да я вытаращился на священника во все глаза! — потому что он запустил вторую руку в мои штаны и ухватил мой стояк.

Я подавился сразу всем — и ругательством, и стоном, и самим воздухом. Мог только приоткрывать и закрывать рот, потому что дыхание сразу кончилось, и я видел только его лицо, внимательное, сосредоточенное, словно он — грёбаный учёный, а я — подопытная морская свинка... Я смотрел в его глаза и чувствовал, как трусь о его пальцы, как толкаюсь в его ладонь, как его рука творит со мной что-то такое, чего никто и никогда не вытворял, даже я сам. Кажется, я вцепился в его сутану, чтобы притянуть ближе к себе, прижаться, чтобы сердце, которое бухало у меня в груди, колотилось уже в его грудь, широкую, мускулистую, необъятную... Он творил со мной что-то, чему я не мог и не хотел сопротивляться, и если это действительно была реакция на стресс, с которой падре помогал мне справиться, то пусть бы этот стресс поселился во мне навсегда! Потому что антидепрессант был слишком охуенным...

Я уже не мог сдерживаться. Я кусал губы, охал и постанывал, даже, кажется, скулил едва слышно. Лицо священника размывалось передо мной в бледное пятно, на котором отчётливо выделялись только глаза — тёмные, по-прежнему внимательные, как будто он не дрочил сопляку-подручному, а обдумывал очередной пассаж воскресной проповеди. И ещё его голос... который сперва что-то говорил про душ, а потом — под переборы его пальцев по моему готовому взорваться стволу — соглашался и поощрял...
— Ох бля... ещё... ещё... сукааа... да...
Рука священника задвигалась быстрее и резче, ребром ладони задевая мои яйца, и это было уже невыносимо. Оргазм вспыхнул во мне, охватил тело, и я задёргался в крепкой хватке, окончательно теряя себя, а мои стоны превратились в хриплый клёкот, сменившийся короткими всхлипами, когда я уронил голову на плечо, обтянутое сутаной.

Выждав немного, отец Уилсон отправил меня в душ. Предварительно пообещав, что случившееся сейчас больше не повторится. Когда до меня дошёл смысл его слов, я облизнул пересохшие губы и торопливо кивнул. Я смотрел, как он отходит от меня, держа руку, залитую моей спермой, слегка на отлёте... А когда за ним закрылась дверь, я просто осел на колени и некоторое время пытался восстановить дыхание.
Что это было вообще? Что. Блядь. Это. Было?! Я задал этот вопрос себе мысленно, а потом, кажется, и вслух. И вслух же себе ответил:
— Это был самый охерительный оргазм в твоей жизни, Барри Смит. И ты получил его с мужиком.

Я дополз до душа и долго отскребал себя под струями ледяной воды. Не потому что чувствовал себя грязным или запятнанным или что-то в этом роде... Нет. Я пропах запахом отца Дэниела, его запах стоял у меня в ноздрях, и от этого мой член, которому вообще-то полагалось скукожиться до размеров перепелиного яйца, снова наливался похотью. Это больше не повторится, конечно, разумеется, всё так. Но и одного раза было более чем достаточно, чтобы я не просто запал на этого мужика в сутане, а подсел на него, как на самый тяжёлый наркотик без шанса соскочить. И одежда — чёрная футболка, спортивные штаны, которые я достал из его шкафа — тоже пахла им. И вся моя жизнь теперь пропиталась им... Сукаааааа...

Я вернулся в пустую библиотеку и следующие полтора часа остервенело боролся с пылью. Стремянку оттащил в угол, изо всех сил гоня от себя мысли о том, что влезал бы на неё снова и снова, рискуя свернуть себе шею, если бы имел хоть малейшую надежду на повторение... этого. На то, что его рука снова ухватит мой стояк, на то, что в уши снова вольётся его голос...
Я услышал, как открылась дверь, и высунулся из-за стеллажа, понятия не имея, что говорить. Вести себя как ни в чём не бывало? Вряд ли бы у меня это получилось. Но я мог хотя бы попытаться.
— Я так думаю, что должен купить вам новую стремянку, святой отец. И... просто хотел узнать: исповедь под вискарь ещё актуальна? Если да, то... в какой день?

Я вытаращился на него, испытывая одновременно растерянность, злость и восхищение. Наверное, надо быть священником, чтобы назвать то, что случилось после моего падения с этой ёбаной лесенки, "исправлением ситуации". Он что, действительно считает эту формулировку подходящей? Ну пизде-ец... Хотя кому бы и возмущаться, но только не мне. Просто я потом придумаю своё описание для произошедшего. И, разумеется, никогда и ни с кем этим не поделюсь. Даже на исповеди...
- Насчёт алкоголя... - выдавил я, не зная, куда смотреть, потому что, если я смотрел на отца Уилсона, то мысли так или иначе возвращались к его "да... вот так... хорошо" и к тому, что он делал под эти слова. Я сглотнул и зачем-то прикрыл пах рукой с тряпкой, хотя знал, что стеллажи, забитые книгами, вполне надёжно меня прикрывают. Но мне почему-то казалось, что священник видит, как он на меня действует. А не видит, так чувствует, и никакие книги этому не помеха. - Не то чтобы я настаивал, просто... как-то так сложилось, что все мои беседы, хоть немного похожие на исповедь, проходили под стопарик... И я как-то... привык, что ли...

Я старался сосредоточиться на выпивке, чтобы не думать о второй части его фразы - что мы останемся в церкви одни. То есть совсем одни, потому что мадам Пифия вернётся только через пару дней, добрые прихожане будут мирно почивать в своих постелях, а сиськи юморной миссис Сэвидж вместе с бродящими вокруг лисами останутся снаружи... И если алкоголь действительно развяжет язык и растормозит беседу, то... что ещё он растормозит?
Я представил, как после третьего или четвёртого глотка закрываю глаза и тяну руку отца Дэниела к своему паху - и у меня перехватило дыхание. Спортивные штаны ничего не сдавливали, поэтому член моментально подпрыгнул, а я, неловко переступив на месте, зачастил, силясь отвлечься:
- Тогда лучше завтра или послезавтра, если не возражаете, потому что мне надо будет предупредить миссис Донахью о том, что я буду в церкви, а не где-то ещё, иначе она поднимет на уши полицию, и, кстати, мистера Уоррена я тоже предупрежу, потому что, ну, вы понимаете, я тут всё-таки немного антисоциальный элемент и вообще... А у вас зато будет время посмотреть моё личное дело, но я сразу могу сказать, что там написано, чтобы вы не испытали глубокого шока - "физическое насилие, выраженное в побоях лёгкой и средней степени тяжести, нанесение психологической травмы"... и ещё что-то, не помню точно, как звучит. Типа покушения на изнасилование или как это называется...

Что ж, перечисляя свои мнимые преступления, я действительно отвлёкся. Член в штанах опал, и я даже смог выйти из-за стеллажа, чтобы вытряхнуть из тряпки пыль в приоткрытое окно. Поглядывая через плечо на священника и пытаясь понять, не передумал ли он исповедовать такого отпетого отморозка, как новый помощник, я добавил:
- И вискарь принесу я. Съезжу за ним куда-нибудь, потому что, если я буду покупать алкоголь здесь, об этом сразу узнают все местные, а выпивка мне не запрещена, конечно, но та же миссис Донахью не сходя с места напредставляет себе всякого...
...например, что я посягну на её целомудрие, хотя кем надо быть, чтобы возбудиться на эту чувырлу, я даже близко не представлял. Она даже Робинзона, осатанелого от четвертьвекового воздержания, сделала бы импотентом с первого взгляда.
- Да и в любом случае мне надо купить какую-то одежду для работы в церкви. И на смену, чтобы не пачкать каждый раз вашу одежду...
Опять я невовремя вспомнил о шмотках, пахнущих отцом Уилсоном!.. Этот запах сильного здорового мужчины пробивался даже через мой пот, которым футболка пропиталась почти насквозь... и как, спрашивается, не представлять, как я истекаю этим самым пОтом в его руках, одна из которых... нет, ну нахер! Надо сваливать отсюда хотя бы сегодня, тем более что мне оставалось каких-то две-три полки, а священник сам говорил, что отпустит меня пораньше. Но вместо того, чтобы напомнить ему об этих его словах, я напомнил совсем о других:
- А обедаете вы тоже здесь? Или в кафешках тоже бываете? Я к тому, что, может, вы посоветуете какие-нибудь приличные места, где можно вкусно поесть не за все деньги мира?

В том, что Пифия отлично готовит, я почему-то не сомневался. Вообще её деятельное рвение вызывало ассоциации с хлопотливой матерью большой семьи, шумной, многодетной, которая собирается за общим столом на все ежедневные трапезы, и эти трапезы непременно обильные и вкусные... Но, видимо, большой семьи не случилось, вот она и отдаётся заботам о церкви и отце Уилсоне со всем нерастраченным пылом.
Или я просто переношу на неё собственные несбывшиеся, а теперь, наверное, и несбыточные мечты о дружной и любящей семье?

В любом случае я бы не стал отказываться от её стряпни - ещё и потому, что это лишняя возможность побыть рядом с падре... не вызывая никаких подозрений. Да блядь! Я уже выискиваю поводы побольше бывать в его обществе?!
Я постарался быстренько подыскать самый благовидный предлог для этого... поиска. Нет, в самом деле, чем больше я буду рядом с ним, тем быстрее привыкну, и он перестанет на меня действовать так... ошеломляюще? Головокружительно? Или как себя должен чувствовать человек, который менее чем за сутки целиком и полностью сменил сексуальную ориентацию со скоростью нескольких бесед и одного оргазма?!
Только бы мадам Чеймберз ничего не заметила! Иначе лежать мне под могильной плитой с эпитафией "Уникальная возможность потоптаться по извращенцу и оттоптать ему все его извращения!"

Да только я не чувствовал себя извращенцем. Не потому что в принципе не был гомофобом, а просто... при всей внешне пиздецовой неправильности произошедшего что-то в моей жизни как будто сдвинулось и заскользило ровно и размеренно, словно хорошо отлаженный механизм, в котором заедала какая-то ебучая шестерёнка, но пришёл мастер и опытной рукой...
При мысли об опытной руке у меня в голове опять зашумело, а в штанах затвердело. Блядь, если так дальше пойдёт, то мне придётся работать только на территории, прилегающей к церкви, и выставить вокруг себя лисий кордон, чтобы мы с отцом Уилсоном хоть так соблюдали какую-то видимость приличий. Проблема в том, что нихуя это не помогло бы. Наркоман, нуждающийся в дозе, становится пиздецки изворотливым, куда там той же лисе, адвокату или политику! А я нуждался в этом священнике. Я уже в нём нуждался, как будто не кончил от его руки каких-то пару часов назад. Я с каким-то первобытным ужасом осознавал, что, слушая его пространный рассказ о местном общепите, смотрю то на его руки, то на губы, то на бёдра, скрытые сутаной... и хочу, очень хочу не просто повторения того, что больше никогда не произойдёт, - нет, я хочу принять в этом "больше-никогда" самое деятельное участие. Как минимум - тоже прикасаться к нему... там.

Кстати, насчёт денег отец Дэниел мог бы не беспокоиться. Челси, конечно, оттяпала приличный кус моих накоплений в качестве компенсации мифического "ущерба", как морального, так и физического, и рада была бы оставить меня без гроша, но не получилось. И на моём счету ещё оставалось достаточно средств, чтобы не только прожить следующие полгода, нормально питаясь и одеваясь, но и вернуться к нашему с Питом общему бизнесу - даже если для этого понадобится выкупить его долю у наследников. Я, кстати, понятия не имел, кто унаследует его имущество. Он как-то обмолвился, что отец его умер, а мать уехала не то в Индию, не то в Тибет, чтобы духовно совершенствоваться в ашраме какого-то великого гуру. Может, она даже не захочет пачкать свою чистенькую карму презренным материальным благосостоянием... хотя... Как показывает практика, любая духовность кончается там, где начинается последняя строка банковской выписки со словом "Итого".
Я вот не собирался отказываться от незапланированного аванса, выданного рукой священника. Но, во-первых, я и не корчу из себя просветлённого, а во-вторых, это не означало, что я окончательно потерял совесть и взгромоздился к отцу Дэниелу на шею, как тот гипсовый барашек - на загривок гипсового Иисуса.

- Я охотно пообедаю с вами, падре, - наконец отозвался я, кое-как прокашлявшись. - Только давайте договоримся: угощаем друг друга по очереди. И если сегодня за еду платите вы, то завтра банкую я. Так будет по-честному, правда же? Ну, или, если хотите, сейчас пообедаем вместе, а вечером завалимся в этот ваш бар "Рейвен", и я угощу вас ужином. А потом... не знаю... можно было бы прогуляться. То есть, конечно, если это не отвлечёт вас от ваших дел. Я так-то сам думал немного побродить по округе, хоть начать ориентироваться в месте, где проживу до Рождества. Просто в вашем обществе эта прогулка будет выглядеть... более невинно.

И, вопреки собственным словам, я как последний озабоченный ебанат тут же снова уставился на его бёдра.

Японская кухня мне, положим, нравилась - особенно всякие роллы в темпуре. И я совсем не отказался бы слопать с десяток в компании отца Уилсона, даже не под сакэ. Да и не любил я экзотический алкоголь, если уж на то пошло. Пит - тот никогда не отказывался попробовать какую-нибудь новую алкохрень, хвастался даже, что пил настойки на змеях и скорпионах. А я даже коктейли типа пиммза употреблял редко. Есть вискарь, есть джин, есть в конце концов вино, если уж ты пьёшь не с друганом, а с девушкой. Ну и нахуй строить из себя эстета?

Правда, о своих предпочтениях я рассказать не успел, потому что отец Дэниел переключился с насущного на больное - а именно, на мои "преступления", - и как-то легко, под затяжку-другую, дал мне понять, что будет основываться не столько на официальном приговоре, сколько на моём рассказе. И хотя после такой роскошной индульгенции можно было бы сочинить любую историю, за которую тот же "Нетфликс" удавился бы, я не собирался врать. По многим причинам.
Во-первых, хоть я ни разу не белый и пушистый, в данном конкретном случае мне не за что было оправдываться и нечего прикрывать ложью, даже самой пустяковой. Я-то знал, как было на самом деле, и, кстати, ни разу не путался в своих показаниях, что на допросах, что в зале суда - в отличие от той же Челси, которая путала всё, вплоть до того, во что я был одет в тот вечер. Но суд расценил её виляния как "эффект отложенного стресса", а мои одинаковые рассказы - как вызубренную наизусть выдумку. До сих пор противно. Терпеть не могу двойные стандарты.
Во-вторых, врать я в принципе не любил - не потому что, опять же, весь такой хороший и правильный, а просто слишком это замороченное дело - запоминать разные версии одного и того же события, рассказанные разным людям. А я терпеть не могу напрягаться ради неизвестно чего. Выставлять себя в лучшем свете перед другими? А зачем? Тех, чьё мнение обо мне было для меня действительно важно, я мог пересчитать по пальцам одной руки - и вот как раз им я никогда не стал бы толкать никакую лажу. Питу точно не стал бы. Но теперь Пита нет...

...Зато есть отец Уилсон. И это третья причина, почему я не хотел врать. Я не хотел врать ему. И дело не в том, что он священник, что он отнёсся ко мне по-доброму... и, блядь, даже не в том, что он мне дрочил, и я на него запал, как прыщавая малолетка на смазливого актёришку! Тем более что отец Дэниел не был смазливым, он был...
Обычно я за словом в карман не лезу, но тут никак не мог подобрать эпитета. Охуенный? Горячий? Крышесносный? Пошлятина какая-то... В общем, он был тем, кому я не хотел врать. Вообще. И вот честное слово, никогда я не заморачивался любовью Господней, которую якобы ранят наши грехи, - но симпатию отца Уилсона мне терять не хотелось. Даже если он мне тоже не врал насчёт того, что между нами никогда не повторится.

Я уже хотел согласиться на японскую кухню (даже без роллов в темпуре, если священник предпочёл бы, например, какие-нибудь суши или суп мисо), но тут у него зазвонил телефон. Я вежливо отошёл на пару шагов и отвернулся, чтобы дать ему хоть какую-то иллюзию приватности. Курил, выдыхал дым в небо... и поневоле прислушивался к разговору. Не то чтобы специально грел уши, хотя мне и было пиздец как интересно (и я подозревал, что всю оставшуюся жизнь мне будет пиздец как интересно всё, что касается конкретно этого мужика), а просто священник не понижал голос. Да если бы и понижал - его собеседник в трубке верещал так, что наверняка было слышно и на другом конце Саттона.

Сперва я подумал, что это один из прихожан отца Дэниела, и даже успел проникнуться к священнику новым уважением: завоёвывать такое доверие - это талант... Тем более что неведомый Билли явно взывал к нему из жопы даже поглубже, чем моя. Нет, ну в самом деле, Челси-то жива-здорова, а вот бедняжке Ребекке не повезло. И я готов был высказать отцу Уилсону своё искреннее восхищение его пастырским даром - но тут прозвучала фраза про унитаз, и все восторги заледенели у меня на языке, а потом ухнули куда-то в желудок морозным комом. Но я не ослышался! Совершенно точно не ослышался!
Глядя вслед падре, который спешил на помощь Билли, я тяжело опустился на скамейку. Сигарета дотлела до фильтра, я выбросил её в урну и тут же прикурил новую... Ну пиздец... Это что же получается? Для кого-то отец Уилсон - добрый пастырь, духовный наставник и поводырь на тернистом пути истинном, а для кого-то - самый натуральный подельник?
Самое смешное, что я не был разочарован. Конкретно охуел - да, безусловно. Но не разочаровался. И думал теперь только об одном: спрашивать его об этом звонке, когда мы встретимся в "Рейвене", или нет? Я очень хотел спросить. Даже не в формате "откровенность за откровенность", в конце концов предполагалось, что это я ему буду исповедоваться, а не он мне. Но ведь он ещё раньше намекнул, что у него есть своя история, которая может мне показаться пиздец каким трэшем... И как мне тогда быть?

Эти мысли напрочь отшибли у меня аппетит. Поэтому на церковной кухне я даже не взглянул в сторону меню - просто заварил себе кофе, благо запомнил, из какого шкафчика священник доставал банку, и мне не пришлось шариться по остальным шкафам и полкам, чувствуя себя едва ли не воришкой. Потягивая горячий напиток, я нашёл в Гугл-картах саттонский бар "Рейвен" - ну надо же, всего через две улицы от моего "полупансиона"! Удобно. И если там действительно хорошо кормят, то я, пожалуй, не буду напрягать миссис Донахью приготовлением очередных пародий на завтрак. Пусть подавится моими пятью фунтами сверху. Спишем на благотворительные расходы.

Я вымыл за собой кружку и пошёл в библиотеку, где и скоротал остаток дня, пытаясь читать. Дважды меня отвлекали звонки: первый - от нашего с Питом знакомого меломана, который коллекционировал старые джазовые пластинки и хотел узнать, не появилось ли у нас в магазине чего-нибудь новенького. Пришлось огорчить беднягу тем, что магазин откроется только после Рождества. Вторым позвонил мистер Уоррен - спрашивал, как прошёл мой первый день в церкви, что полезного я сделал и не вступал ли с кем-нибудь в конфликты. Я отвечал на все его вопросы максимально полно и правдиво, умолчав, разумеется, о сиськах покойницы, лисофобии падре и о происшествии в библиотеке. Так-то этот коп был неплохим мужиком, из тех, которые искренне считают, что худой мир лучше доброй ссоры. И звонил не только для "галочки" в отчётности, но и потому что работал не за страх, а за совесть. Впрочем, я почти сразу о нём забыл. До нашей встречи с отцом Уилсоном оставался час, а мне ещё нужно было переодеться.

Вернувшись в пансион, я первым делом принял душ, переоделся, а потом спустился в прачечную и прокрутил в машинке и свои пропотевшие пыльные шмотки, и вещи падре. До завтра высохнут, благо в меблировку моей комнаты входила и раскладная сушилка. Миссис Донахью была не из тех, кто вывешивает бельё на всеобщее обозрение. То ли дело копаться в нём...

Бар "Рейвен" показался мне типичным сельским пабом, где роль цветомузыки выполняет древняя ёлочная гирлянда, протянутая над стойкой, за которой стоит пожилой бармен, досконально знающий и завсегдатаев, и их вкусы, а стены увешаны ретро-постерами в стиле "пин-ап 60-х". Я кое-как взгромоздился на табурет, опасно скрипнувший подо мной, видимо, в силу почтенного возраста, и попросил чашку кофе. Заказывать еду без моего визави мне не хотелось, да и голода я по-прежнему не ощущал. Зато ощущал нехуёвое такое волнение - как будто это не просто встреча, а самое натуральное свидание! На которое, кстати, священник мог и опоздать, если у него с тем Билли и Ребеккой, мир её праху, возникнут какие-то сложности...
Про унитаз я старался не думать. Очень старался. Но когда в дверях возникла долгожданная плечистая фигура, я развернулся к ней, чуть не сверзившись со своего барного мастодонта. К счастью, удержался - хотя тут же очень живо вспомнил сегодняшнюю стремянку и... и всё остальное, в общем.
- Добрый вечер, падре, - поздоровался я, тщательно следя, чтобы голос не дрожал. - У вас... всё благополучно?
"И успел ли недотёпа Билли спустить воду в своём сортире?"

Мне показалось, что при вопросе падре бармен насторожился. Ну да, наверняка он в курсе, что при церкви окормляется очередной грешник, и, возможно, даже знает о его прегрешениях в десять раз больше, чем произошло на самом деле. Но если мне и показалось, я бы всё равно не стал ничего обсуждать в присутствии посторонних. Пусть бармен вежливо кивнул священнику, для меня он всё равно пока что оставался чужим. Как, собственно, и я для него.
- Пока трудно судить, - уклончиво ответил я и указал глазами на стопку меню. - Я без вас не стал ничего заказывать... может, поедим за столиками где-нибудь там?

Честное слово, я чисто случайно кивнул на самый тёмный угол в этом заведении! Я вообще толком не осматривался, а на этом табурете так и просто старался не рыпаться лишний раз - мне вполне хватило сегодняшней стремянки. Но когда я осторожно соскользнул на пол и направился туда, куда кивнул, то понял, что этот крохотный эркер реально больше подходил для свиданий, чем для душеспасительных бесед. Вот же непруха... Теперь священник мог подумать, что я его провоцирую. Испытываю на прочность это самое "больше-никогда", потому что то, как откровенно я наслаждался его прикосновениями, достаточно красноречиво говорило о том, как я буду себя вести, если его слова всё-таки окажутся неправдой.
Однако пролитое молоко не соберёшь, чего уж теперь. И я сел на диванчик у столика, понимая, что отцу Дэниелу придётся садиться рядом. То есть вплотную ко мне. И то, что сейчас он был не в сутане, а в обычной мирской одежде, отнюдь не умаляло его воздействия на меня. Блядь, неужели я не просто гей, но ещё и гей-извращенец, раз меня завёл священник и теперь заводит постоянно, даже сейчас? Это мне, получается, надо шарахаться от всех представителей духовенства? Да ну нахер...

Я посмотрел на наши колени, обтянутые джинсами: моё - чёрными, его - тёмно-синими. Попробовал представить на месте отца Уилсона какого-нибудь другого священника, да хоть бы даже из порнухи - мы с Питом иногда по приколу смотрели такие ролики. Но ни один из тех порно-падре, которых я припомнил, не вызвали у меня и сотой доли тех эмоций, которые вызывало колено отца Уилсона... Видимо, дело всё-таки не в его сане, а в нём самом.

- Да какая нахуй разница, кто он? - подтвердил Пит с кривой ухмылкой. - Тем более что, судя по его телефонному разговору, он не только священник... Может, даже сейчас не только священник. И уж точно был им не всегда.

Мне хотелось как можно скорее сплавить официантку, поэтому я наугад заказал блюдо дня и совсем не удивился, что это традиционная рыба с картофелем. Но сейчас я бы съел что угодно, вряд ли чувствуя вкус. Дождавшись ухода женщины, я искоса посмотрел на священника.
- Не знаю даже, что сказать по поводу первого дня, - осторожно начал я. - Положим, это не первая работа в моей жизни, но... вообще не похоже на то, что было раньше. Я и рад бы списать это на внешние обстоятельства... типа я тут не по своей воле и не по своему выбору, однако...
Я сглотнул, глядя на его руку, лежащую на столе, и чувствуя, что хочу прижаться коленом теснее - чтобы эта рука легла сперва на него, а потом поднялась выше... Торопливо отвернувшись, я некоторое время созерцал заоконный пейзаж - переулок, освещённый единственным фонарём, пожарный гидрант, чей-то почтовый ящик, - прекрасно понимая, что моя реакция на священника слишком недвусмысленна. Спасибо хоть не до эрекции, но и она была делом пары секунд... если бы падре действительно опустил руку мне на колено. Или что-нибудь сказал бы. Или просто продолжал бы сидеть рядом. Куда мне было деваться от него - и от себя?
- Можно я вас тоже спрошу? - Теперь я смотрел на отца Уилсона в упор. - Почему вы стали священником? И... это как-то связано с тем звонком, который не дал вам пообедать?
Честнее, наверное, было бы сказать "...не дал нам пообедать вместе". Но я очень старался держаться в рамках благопристойности.