Всё-таки священник остаётся священником. Мне вот и в голову не приходило зажечь свечу в память о Пите, даже когда я узнал, что мои исправительные работы будут проходить в церкви. Я неловко кивнул и хотел было поблагодарить отца Дэниела за участие, но его слова о суперспособности детектора лжи меня отвлекли.
- Жаль, что вас не было рядом, когда меня допрашивали, - фыркнул я. - Но чего уж теперь, дело прошлое. А сейчас...
Я неуклюже заёрзал, прикидывая, как я буду выбираться из этого тёмного угла, демонстрируя бугор в паху. Положим, падре никак не прокомментировал моё состояние, но я же тут вроде как исповедуюсь, причём человеку, который сразу распознаёт фальшь. Интересно, если я и дальше буду делать вид, что со мной ничего не происходит - это тоже будет считаться фальшью? Или просто замалчиванием? И какая между ними разница?
И почему мне откровенно поебать, есть ли она, эта разница? Я хочу выйти отсюда, оказаться на свежем воздухе, и чтобы мы снова курили рядом, и чтобы больше никого поблизости не было... и никто бы не увидел, что я...

А дальше я додумать не успел, потому что священник снова прикоснулся к моему лицу. К моему рту. И первым порывом было сжать губами его палец, удержать, дотронуться до подушечки кончиком языка - какой она будет на вкус? Солоноватой, будто капля пота? Или сладковатой, как ладан? У меня почти получилось поймать этот палец, но "почти" не считается, так ведь? Ладонь спустилась к моей шее, и пришлось закусить губу, чтобы удержать протестующий стон. И снова ёрзать на заднице, потому что я почти слышал, как расходится под напором стояка побеждённая "молния".
Или это "почти" тоже не считается?

- Давайте мы... выйдем, - предложил я не своим голосом. - Хотя бы просто, гм... перекурим. Убей бог не помню, когда и как я разделался со своим ужином, но вы-то свой не тронули.
Я посмотрел на стол перед нами, и, сука, не знаю, что на меня нашло, но перед глазами встала ослепительно-яркая, чёткая до мелочей картинка: священник сдирает с меня джинсы и бельё и распластывает животом на этой самой столешнице, а футболку я уже сдираю сам и чувствую, как горячий язык проходит по моей спине, от ямки между лопаток до шеи, и прикусывает кожу, пока руки падре приподнимают мне бёдра, прижимая ягодицами к его стояку, и достаточно одного короткого толчка, чтобы... Блядь, я в какой-то момент реально почувствовал животом холод и гладкость полировки этого стола, с которого официантка как раз убирала пустые кружки и мою тарелку! А всё остальное я почувствовать не мог, потому что никогда не спал с мужиками. А то, как я спал с женщинами, вспоминать не хотелось, потому что эти телодвижения казались почти нелепыми рядом с тем, чего никогда не было. И даже с тем, что, согласно обещанию отца Уилсона, никогда не повторится...

- Пойдёмте покурим, - повторил я, надеясь, что голос звучит хотя бы не жалобно. - И, если вы не передумали, то после ужина можно пройтись... наверное.

Как законопослушные граждане мы не могли курить возле входа. Пришлось завернуть за угол, следуя указателю с изящно изогнутой трубкой - такую, наверное, смолил мистер Холмс, распутывая очередное дело. И я снова чуть не застонал, потому что курилка представляла собой глухой тупик, куда не достигал свет уличных фонарей. В таком только
дрочить, отсасывать, подставлять рот и задницу, трахаться, умоляя, чтобы тебе дали и тебя взяли
грабить или ширяться, отчаянно, пусть и мысленно взвыл я, грабить, ширяться, душить, блядь, кого-нибудь!.. И ведь со стороны опять покажется, что я специально. Что у меня не прокатило с эркером в баре, но я не сдаюсь. И падре может сколько угодно пиздеть насчёт своей суперспособности, но при таких очевидных уликах против меня любой детектор лжи перемкнёт...

Я торопливо нашарил пачку сигарет в кармане джинсовки, вынул одну, прикурил, передал пачку священнику. Старался не смотреть на него, не смотреть в темноту тупичка, где смутно угадывалась то ли кирпичная стенка, то ли забор... Оставалось только небо, в него я и уставился, словно ёбаный
неёбаный
философ.

- Магазин пока закрыт, - ответил я, выдыхая дым. - К счастью, его не конфисковали. Мы не то чтобы гребли деньги лопатой, всё-таки товар достаточно специфический, на любителя... но у меня на счету было достаточно денег, чтобы выплатить Челси компенсацию за ущерб, - последнее слово я почти выплюнул, - и не остаться с голой жопой на ветру. Когда отработаю у вас положенные полгода, то, скорее всего, перенесу его куда-нибудь... в другое место. Не Сохо единым живёт торговля, правильно? Сниму помещение в другом районе... Это начинать было трудно, но мы тогда были с Питом вдвоём. Сейчас я и один справлюсь. Наверное.

Я старался говорить спокойно и уверенно, но никакой уверенности не ощущал - в первую очередь из-за того, что в данный момент не мог справиться даже с самим собой. Мне всё яснее виделось, как я тяну священника туда, в тупичок, где полумрак сменяется темнотой, в которой не будет никого и ничего, кроме нас... и его руки на моём стояке. И его голоса возле моего уха...

Поставить цель? Определиться, чего я хочу, и действовать решительно?!..
Я недоверчиво хохотнул, покосившись на отца Уилсона. Он, видимо, решил, что даёт мне отличный пастырский совет, и при других обстоятельствах я бы с ним согласился, и даже был бы благодарен за то, что он говорил скорее как психолог, чем как священник. Но сейчас, когда я хотел как минимум того, что "больше-никогда", а как максимум - всё остальное, что может происходить между двумя людьми неважно какого пола, которые пиздец как хотят друг друга, - так вот сейчас самым решительным действием было бы прижаться к нему, сползти по его телу на заплёванный асфальт, похерив чистоту своих джинсов, потому что, сползая, я бы тёрся о него своим изнывающим от неудовлетворённости стояком, расстегнуть ему ширинку, запустить туда руки и высвободить то, что, возможно, мне померещилось в полумраке бара... И взять это померещившееся в рот, даром что я никогда ни у кого не сосал. Ну и что с того? Мне и мужики никогда не дрочили... Видимо, сегодня был день новых опытов во всех жизненных аспектах.
А если бы оказалось, что мне померещилось, то я бы всё равно расстегнул ему джинсы, и вынул бы, и взял бы в рот, и сделал бы всё, чтобы мой глюк стал реальностью - и спустил бы мне на язык, а я бы катал во рту его извергающуюся головку и стопудово сам спускал бы в штаны...

И вот скажите, что это были бы не решительные действия! Очень даже решительные! И даже к нарушенному обещанию нельзя было бы придраться, потому что "больше-никогда" относилось к дрочке, правильно же? К тому, что падре дрочил мой стояк в порядке снятия стресса. А про минет, тем более - от меня, тогда и речи не было. Хотя, подержи он чуть подольше руку в моей ширинке, я бы отсосал ему прямо там, на церковной кухоньке. Потому что он пиздецки возбуждал меня уже тогда, а про данный момент и говорить нечего...

Я не успел это додумать и тем более не успел сформулировать все свои пошлые мысли в более-менее пристойный вопрос, потому что священник вдруг оказался ко мне почти вплотную... и предложил поиграть в паровозик. Блядь, я к этому времени уже был настолько на пределе, что при слове "паровозик" мне представилось групповое гей-порно, а не та забава, в которую, наверное, играли все, кто хоть пару месяцев курил. И не обязательно травку, на которую намекнул отец Дэниел. В такой "паровозик" я, конечно, тоже играл. Раза два, если быть точным. Причём именно с сигаретами, а не с косячками. Нет, косячков я тоже не чурался, но предпочитал более традиционный способ, когда косяк передают по кругу. Самое смешное, что именно после одного эпизода с марихуаной я зарёкся играть в "паровозик" даже сигаретами, хотя и был тогда сторонним наблюдателем. Просто девчонка выдохнула своему парню травяной дым в рот, он, разумеется, тут же её засосал... и не учёл, что ей недавно поставили брекеты. До сих пор помню этот ёбаный сюр: они не могут расцепиться, не порвав ему губы и язык, нижние половины лиц в кровище, и при этом оба хихикают, потому что уже нехило так укурены... И мы ржали, и медики, приехавшие по вызову Пита, который оставался более-менее трезвым, тоже ржали. Всем было пиздец смешно, но я, когда по трезвянке вспомнил эту кровохлёбку, решил, что в "паровозики" больше играть не буду. И не играл.
До этого момента.

Отец Уилсон стоял совсем рядом, между нами и дюйма не было. А потом он прижался ко мне, и я задохнулся - не от дыма, он ещё не выдохнул затяжку, а от осознания: мне, блядь, НЕ ПОМЕРЕЩИЛОСЬ! У него на меня СТОЯЛ! Так же, как у меня на него, и он это чувствовал, мы оба чувствовали! У меня закружилась голова, когда я попытался пошевелиться - не высвободиться, а потереться, потереться о его бедро так, как мечтал только что, и даже рука дёрнулась, чтобы лечь на его член, огладить этот джинсовый бугор, может, добраться до "молнии"... Но всё, что я смог - поднять к нему лицо, и стон, который рвался из моего приоткрытого рта, затерялся в выдохе священника, а сам я потерялся, когда его губы накрыли мои. Я ещё успел коснуться языком его нижней губы - пиво, табак и он сам, этот горячий мужик, его вкус, блядь, если бы он нашёл мой язык своим, я бы кончил снова, здесь и сейчас...

Но вместо этого он отпрянул, услышав, как кто-то заорал на всю улицу про "пидоров". Звон разбитого стекла и резкий запах пива - уже не от губ падре, а из бутылки, которую кто-то только что грохнул вдребезги возле наших ног. Я дёрнулся было, но отец Уилсон заслонил меня собой - а потом я увидел то, что так любят показывать в разных боевиках и полицейских сериалах, только знаете что? Драка на экране и близко не похожа на драку в реальной жизни. В кино всё красиво, постановочно, и даже кровь разбрызгивается изящным веером. И длится всё минут пять, чтобы зрители прониклись и поволновались за протагонистов.

Здесь и сейчас всё было очень быстро, совсем не эффектно... и очень страшно. Я физически почувствовал, что у меня волосы встают дыбом, потому что кровь и так бурлила почти чистым адреналином от вожделения, а тут в него ещё добавилась щедрая порция кортизола - особенно когда я понял: это не первая уличная драка в жизни отца Дэниела. И я бы не сходя с места поклялся на Библии, что лицо его, которого я, разумеется, не видел, не выражало сейчас и сотой доли тех эмоций, которые возникали на нём при виде лис. Сейчас его лицо стопудово было под стать его движениям - спокойное, сосредоточенное, может, даже отчасти скучное, как у человека, который делает привычную и необходимую, пусть и довольно неприятную работу.
И влажный хруст сломанного носа, как и зловещий шелест ножа, прорезающего одежду и плоть, я бы ни с чем не перепутал. Мне тоже доводилось драться, если уж на то пошло. И сейчас я тупо не успел вмешаться, потому что драка кончилась, едва начавшись. Кажется, священник был даже доволен тем, что я не полез под руку... под ту самую руку, которой он стискивал мою ладонь, когда тащил меня к церкви, а я, спотыкаясь, торопился за ним, глядя, как темнеет его свитер от крови, и джинсы тоже темнеют. Чёрт, ему надо в больницу! Или лучше вызвать "скорую", чтобы его подлатали прямо здесь? Но, кажется, его не так сильно зацепили, если он выдерживает такую скорость... или это просто адреналин?

Я опомнился только на кухне, когда её дверь отсекла нас от остального мира, и падре плюхнулся на стул, улыбаясь мне разбитым ртом.

- Я, блядь, себе вообще всё не так представлял, - огрызнулся я дрожащим голосом, чувствуя, как отступает адреналиново-кортизоловая волна, а на смену ей приходит паскудная слабость. - Можно сказать, с рождения. Где у вас аптечка?
Он мог и не отвечать: дверцу с международным символом красного креста я заметил как раз тогда, когда задал вопрос. В контейнере с медикаментами нашёл вату, антисептический спрей и - вот это прямо то, что нужно! - три тюбика гистоакрила, медицинского клея для неглубоких ран или глубоких царапин.
- Снимайте свитер и футболку, - скомандовал я, - всё равно испорчены с концами.
С джинсами всё обстояло проще - они и отстирываются лучше, и нож до них не дошёл... а я, словно ёбаная сестра милосердия, протирал порез на обнажённом боку падре, наносил ярко-синюю плёнку клея, осторожно собирал остатки крови по краям...
И тут до меня дошло, что он сидит передо мной полуголый.

Я смотрел на его мускулистый торс, на сильные руки, на линию волосков, уходящую от пупка к ширинке, и понимал, что сдохну, если сейчас не сделаю что-нибудь... с собой. Или с ним. Или с нами обоими.
- Запишите этот грех на мой счёт, - произнёс я осипшим голосом. - И назовите "обезболивание нетрадиционными методами".

Я опустился на пол между его ног, раздвинул его колени и расстегнул ему ширинку. Кое-как выпростал из белья член, который если и опал за это время, то ненадолго - и теперь снова стоял колом, как тогда, в переулке. Я потянулся губами к багровой головке, к прозрачной капле, выступившей из отверстия на ней. Я слизнул эту каплю и сомкнул губы на твёрдой влажной гладкости, вбирая её в рот, так, как мечтал... теперь мне казалось, что я всегда об этом мечтал, с первой своей эрекции. Зубчики "молнии" царапнули нижнюю губу, и я, не выпуская член, нетерпеливо раздвинул края ширинки. Мне хотелось вобрать его целиком, чтобы дотянуться до основания, почувствовать жёсткость волосков, идущих от пупка, и, может, чем чёрт не шутит, добраться до мошонки, ощутить влажную тяжесть яиц... Я неловко изогнулся, силясь прижаться собственным стояком хотя бы к ноге отца Уилсона, надеясь, что он, если и сграбастает меня за волосы, как в библиотеке, то не для того, чтобы оттолкнуть. Я боялся выпустить его член изо рта, мне казалось - если я отстранюсь, то священник тут же всё это прекратит, а я ещё не распробовал его толком, не огладил языком ствол, не потрогал туго натянувшуюся уздечку, не поиграл губами с крайней плотью... Мне столько всего хотелось с ним сделать, прежде чем он кончит мне в рот!
Или прежде, чем вышвырнет меня из церкви.

Сначала я решил, что ослышался.
И немудрено: в ушах звенело, голова кружилась от собственной смелости, от того, что я творю с мужчиной, со священником, от того, что сам почти кончаю от его вкуса, от запаха его тела, самого сокровенного места, и я бы в этот момент толком не расслышал даже пресловутого колокола, хоть бы он и грянул у меня прямо за спиной... Но отца Уилсона - Дэниела - я услышал. И содрогнулся всем телом.

Это говорил не священник. Голос принадлежал ему, всё так, но он стал другим. Это был голос человека, который походя размазал по асфальту двух отморозков и для которого эта стычка вообще не стоила внимания. Голос того, кто был до отца Уилсона. Вернее, того, кем был Дэниел Уилсон до того, как стать отцом своей пастве. И я каким-то нутряным, животным чутьём понял, что это очень страшный человек. Его боялись, и боялись не зря. И будь я сейчас в более-менее здравом рассудке, я быстренько закончил бы начатое и свалил подальше от этой церкви, подальше от Саттона, подальше от этого прежнего Уилсона...

Но о здравом рассудке речь уже давно не шла. Более того - именно этот голос и слова, сказанные им, стали последней каплей в ёбаной цистерне моего возбуждения. И вздрогнул я потому, что испытал очередной оргазм, не менее ослепительный и жгучий, чем сегодня днём от его руки. Сейчас эта рука пригибала мою голову к его паху - и я сосал, облизывал, сжимал и разжимал губы, и кончал, кончал, кончал... Кажется, я стонал, не прекращая первого в своей жизни минета, кажется, оргазм ощущался даже острее именно из-за члена в моём рту... Или из-за фразы того, кому я сосал, что он кончит в меня, и похуй как, и что я могу сесть сверху...

Я вычертил языком длинную спираль по его стволу, от мошонки до головки, и кончиком языка подразнил отверстие на ней, откуда сочилась смазка. Пальцы крепче, почти до боли ухватили мои волосы - и я выпустил изо рта его член, чувствуя, что мой собственный, несмотря на извержение, по-прежнему стоит.
- Правда похуй? - уточнил я, задыхаясь. - Я не умею распознавать фальшь, как вы... но готов поверить на слово. И если правда похуй, то...
Его колени сжались, стискивая мои плечи, а я облизнул губы, мокрые от смеси его смазки и моей слюны, и одной рукой расстегнул уже свои джинсы, стаскивая их с бёдер вместе с трусами. Другой рукой я поддрачивал его ствол. Конечно, я не был таким виртуозом, как сам падре, но надеялся скомпенсировать недостаток умения переизбытком желания.

Я смотрел на него снизу вверх, на отца Уилсона, с которым познакомился сегодня утром, на совершенно незнакомого мне человека с низким голосом, который одинаково бархатно обещал и удовольствие, и боль, и небеса, и геенну... Оказывается, так бывает. И оказывается, это сочетание настолько возбуждает, что я готов был умолять, чтобы он меня трахнул - прекрасно осознавая, что это будет мой первый раз, во всех смыслах, потому что до него ничего и никого не было. Тот, у кого было, - не я. Тот Барри Смит кончился, когда кончил вот в эту руку, которая сейчас до боли сладко сжимает мои волосы.
Это будет мой первый раз, а в первый раз всегда больно. Вроде бы... Но на это было похуй уже мне, потому что я не хотел уходить. Не только сегодня, а вообще никогда. Всё время быть рядом с этим человеком. Поблизости. Чем ближе, тем лучше.

Осторожно высвободившись из его руки и его колен, я встал, позволяя джинсам и белью упасть на пол. Полностью снять их не мог, мешали кроссовки... но что-то подсказывало мне, что и этого будет достаточно.
Словно соблазнитель-недоучка из дешёвой порнухи, я взял отца Уилсона - Дэниела - за руки и прижал его ладони к моим ягодицам. Крепко прижал, одновременно слегка раздвигая их, и от этого движения мой стояк закачался почти перед самым его лицом.
- Если и правда похуй, - в третий раз повторил я уже совсем не своим, шершавым от хрипотцы голосом, - тогда спусти...те туда. - И переглотнув, зачем-то уточнил:
- В задницу.
А потом, окончательно потеряв края, берега и остатки здравомыслия, пообещал:
- Потом я попробую на вкус то, что вытечет... и получится, что вы кончили мне и в рот тоже. Вам похуй, а мне... охуенно...

...В незапамятные времена, когда половое созревание ещё только примерялось своей бархатной кувалдой к нашим мозгам и яйцам, мы как-то обсуждали тему насчёт "давать и брать". Кто главнее - тот, кто даёт, или тот, кто берёт? И все в один голос заявляли, что "брать - западло". Ну да, в двенадцать-то лет все пиздец какие опытные на этот счёт... И разве можно было бы применить тот идиотский подростковый диспут к нынешней ситуации?

Я, конечно, уже знал, что в однополом сексе есть "верхние" и "нижние", и сейчас, отсасывая священнику на церковной кухне, как-то даже не сомневался, что буду "снизу". И что бы это ни значило, я не имел ничего против. Более того - сам бы просил об этом. Умолял бы, если понадобится, тем более что на коленях перед отцом Уилсоном я уже стоял.

А потом он лизнул головку моего члена и вобрал в рот сначала её, а следом и весь ствол целиком, до самых яиц - после того, как облизнул пальцы и нажал ими между моих ягодиц, прямо на кольцо ануса. И я утратил всякое представление о том, как это должно быть, кто даёт, кто берёт и прочие тонкости однополого секса. Удовольствие, которое доставлял мне рот священника, оказалось настолько острым, что я вообще перестал что-либо осознавать... хотя прикосновение сзади было не то чтобы неожиданным - как ни крути, я сам этого хотел! - но уж точно непривычным. Я вздрогнул всем телом, но отец Уилсон не убрал руку от моей задницы. Вроде бы даже ухмыльнулся довольно, не выпуская изо рта мой стояк. А потом начал сосать его, и я, дурея от кайфа, как-то непроизвольно расслабился и впустил в себя один из его пальцев. Он что-то такое делал во мне, что я уже не мог сдерживаться и задвигался навстречу рту, такому же умелому, как рука, только горячему, влажному... и мне было похуй, кто из нас даёт и берёт, или будет давать и брать - лишь бы это никогда не заканчивалось.

Я сам не заметил, как мои пальцы зарылись в его волосы, прижимая его голову к моему паху. Я качался, скользя между его губ, и жаркий язык сновал по моему члену, а с моего собственного языка срывалось что-то бессвязное, хриплое, почти безумное:
- Ох, бля... как хорошо... ещё... сссука, не останавливайтесь...
Кажется, во мне были уже два его пальца, двигались, массировали, растягивали - и в сочетании с его ртом на моём члене это оказалось настолько охуительно сладко, что я заскулил уже в полный голос:
- Блядь, не могу... я... кончу сейчас...
И я кончил, не успев выговорить это слово. Впрочем, какое там "кончил"? Я нахер взорвался у него во рту, меня разнесло на ёбаные атомы, и сперма выплёскивалась и выплёскивалась, и каждый выброс я сопровождал стоном, как последняя блядь-нимфоманка... И где-то в глубине души я уже не сомневался ни в своей истинной ориентации, ни в том, что с этим мужиком я буду кончать так каждый раз. Каждый. Ёбаный. Раз. Но только с ним. Особенно если он...

И он сделал то, о чём я вроде как просил, но чего всё равно не ожидал, во всяком случае - не сейчас. Под моим животом внезапно оказалась столешница, покрытая старенькой клеёнкой, на бёдра легли сильные руки и стиснули, раздвигая, ягодицы... И он вошёл в меня.
Кажется, я взвыл - не столько от боли, сколько от неожиданности. И больно было, да, но эта боль смешалась с последними судорогами оргазма - и с голосом священника, который предложил называть его на "ты" и по имени. И с ощущением сильной властной руки, которая огладила мою спину и бёдра, почти так, как я представлял сегодня, только в миллион раз охуеннее.... и мои внутренние мышцы внезапно сжались вокруг его стояка, а я застонал, прижимаясь животом к твёрдой клеёнчатой поверхности, уже скользкой от моего пота, хотя, убей бог, я не мог вспомнить, когда снял футболку...и сам ли я её снял...

Если бы я ещё хоть что-нибудь соображал, то, наверное, сказал бы что-то вроде "Дэниел, отпусти, больно...". Но я ебанулся окончательно, потому что, постанывая от смеси боли и удовольствия, подался навстречу его члену, чувствуя ягодицами его пах, влажную от моей слюны и его испарины кожу, покалывание волосков, лёгкий шлепок яиц, - и произнёс непослушными губами:
- Дэниел... ещё... Я хочу, чтобы ты... разъебал мою задницу. Хочу кончить от твоего члена в ней...
И выгнулся, приподнимаясь, потому что мой стояк снова наливался желанием, несмотря даже на боль. Уже не сознавая, что делаю, я потянул его руку к моему паху, заставляя Дэниела почти лечь на меня, чтобы снова взять в ладонь мой член.
- Сделай... как днём, - всхлипнул я, чувствуя, что начинаю двигаться вопреки боли, повинуясь какому-то новому
гейскому... блядскому...
инстинкту, насаживаясь на него с каждым разом глубже и резче, одновременно толкаясь в его руку своим стояком - и молясь про себя, чтобы он не вспомнил про обещанное "больше-никогда" и не спохватился, что нарушил обещание. Этот грех я тоже готов был взять на себя. И все остальные грехи отца Уилсона - Дэниела - прошлые и будущие.
Тем более что происходящее между нами я грехом не считал.

И он сделал, как днём, о да! И в то же время это было нихуя не как днём, потому что днём он только дрочил мне, и задница моя не горела от его стояка. И днём он не накачивал меня сильными, болезненными и пиздец какими сладкими движениями, и я не обжимал его член, чувствуя, как растягиваются внутренние мышцы от налитой головки, задевающей при каждом входе и выходе что-то, какую-то точку, от чего я захлёбывался стонами вперемешку с ругательствами и мольбами и силился удержать его во мне, подмахивая ему, чувствуя, как бьётся его тело о моё...

А вообще мне было не до сравнений. Потому что меня впервые в жизни трахал мужик, которого я впервые в жизни хотел - так сильно, как ни одну девчонку, потому что ни одна девчонка, ни одна женщина не смогла бы сделать со мной такое. Не смогла бы вытрахивать меня наизнанку, не стискивала бы мои ягодицы стальными пальцами. Ни одна женщина никогда не хотела меня так, как хотел меня Дэниел. И ни одна ни разу не отказалась ради меня от собственных обещаний...

Я уже не чувствовал боли, потому что тело замкнуло на непрерывном оргазме, в котором я бился, словно от электрошокера. И этим шокером был священник! Возможно, нас обоих ебанёт боженькиной молнией, потому что, как ни крути, мы трахаемся в церкви и даже близко не подошли к тому, чтобы насытиться, но знаете что? Это однозначно стоило любого наказания! Каждое движение, каждый выдох, каждое прикосновение - и каждое, блядь, слово, которое шептал мне на ухо Дэниел и которое пробивало меня новым разрядом, - стоило того. И если меня действительно настигнет кара, я приму её с блаженной лыбой самого счастливого новоиспечённого гея во Вселенной. Пусть даже все эти слова были далеки от истины и этот мужик просто поддался порыву, - я всё равно ему верил. Здесь и сейчас он не лгал мне ни голосом, ни телом, а я отвечал ему так же искренне.

И совершенно искренне взвыл - на сей раз протестующе - когда мы с ним в который раз кончили одновременно и он вышел из меня... и, сука, вот это была настоящая боль - не от проникновения, нет, а от пустоты, которая осталась после того, как он вышел. И заныла сразу же, требуя нового наполнения. Я заскулил, задёргался, пытаясь найти растраханным входом его стояк, который стопудово не опал, потому что у нас обоих члены не падали, несмотря на все оргазмы, и это тоже было ёбаной магией, как бы двусмысленно ни звучала эта фраза. И одновременно я пытался удержать в себе то, что он в меня влил, каждую каплю, - и разумеется, не смог, потому что был растянут, разъёбан Дэниелом, и готов был умолять о новой растяжке...

...А потом я забыл, о чём хотел умолять, потому что почувствовал в себе его язык, горячий и гибкий, собирающий с расширенного кольца вязкие капли, те самые, которые я так хотел сберечь, но и об этом сразу забыл. Потому что ко мне снова подкатывал оргазм от каждого движения этого языка, которым Дэниел меня трахал, как трахал членом за минуту до этого. И теперь я подмахивал уже языку сквозь собственные "ох, бля, охххх...хуенноооо... только не прекращай, продолжай, пожалуйста...". И, совершенно ошалев от лавины новых ощущений, я мог только хрипло и рвано стонать, когда он снова взял у меня в рот, выдаивая остатки спермы предыдущего оргазма - и одновременно подводя к новому.

Я почти не почувствовал, как он снял с меня кроссовки и избавил от джинсов и трусов, но я всем обкончавшимся и затраханным телом ощутил, как он поднял меня на руки, потому что сам обхватил его и прижался к нему. На каждом шаге Дэниела я ёрзал, пытаясь насадиться задницей на его стояк, который так возбуждающе шлёпал меня по ягодицам, и в то же время я тёрся своим стояком о его живот, уже на чистом рефлексе... И не отрывал взгляда от его губ. Сука, кто бы мне сказал, что от вида собственной спермы на губах мужика у меня опять сорвёт вроде бы начисто сорванную башню! Я прошёлся языком по его нижней губе, слизывая белые капли, а потом ухватил зубами эту губу, оттянул, прикусил и сразу зализал укус... Я готов был облизывать Дэниела всего, с головы до ног, и кончать от этого раз за разом.

Он принёс меня в спальню и уронил на кровать, и я чуть не разрыдался от счастья, что это ещё не конец, что это безумие продолжится. И охотно подался навстречу горячему члену, наконец-то - наконец-то, сука! - снова заполнившему мою задницу. Я обхватил, сжал его, обвивая ногами бёдра Дэниела и выгибаясь к нему всем телом.
- Я создан для секса с тобой, - поправил я его. - И теперь я это знаю... потому что на всё готов, лишь бы ты и дальше трахал меня... затрахивал и разъёбывал ко всем херам... Я пиздец как хочу тебя, хотя понятия не имею, сколько раз уже кончил.
Я мог бы и не сообщать об этом, потому что он прекрасно видел мой стояк и слышал, как я скулю от его языка на моём соске. Скуля и подмахивая, я притянул ко рту его руку и начал облизывать, обсасывать, покусывать пальцы, как будто каждый из них был членом, который сейчас снова растягивал мою задницу. Я слышал, как хлюпает там от каждого движения, и эти блядски непристойные звуки заводили меня ещё больше...
- Наполни меня, - лихорадочно шептал я ему на ухо. - Сука, я хочу истекать твоей спермой всю оставшуюся жизнь... хочу подставлять тебе задницу везде и всегда, по одному шевелению твоего пальца... хочу брать у тебя в рот, глубоко, до самого горла, чтобы ты трахал меня непрерывно... Я в душе не ебу, что со мной творится, но я сдохну, если это закончится.

- Никогда, - застонал я в ответ, чувствуя, как он снова кончает в меня, и от этого вновь изливаясь себе и ему на живот. - Я никогда не попрошу, чтобы ты остановился... мне никогда не хватит, слышишь... Дэ-ни-э-эл...
Его имя срывалось с моих губ километровой лентой всхлипов, криков и ещё каких-то звуков, названия которым я не знал и даже не подозревал, что могу издавать их. Впрочем, я вообще ни о чём не подозревал, да и знал не так уж много... Тем ненасытнее я подмахивал члену падре, мысленно уже называя его своим падре, своим мужиком, своим горячим трахалем, только своим. Я не хотел делить его ни с кем, даже со Всевышним. Тем более со Всевышним, который запрещал ему все подобные телесные порывы. Видимо, он нуждался в стерильной, выхолощенной версии отца Дэниела Уилсона, с ампутированными желаниями и навыками, с помощью которых эти желания осуществляются. А я хотел всего Дэниела, со всем его тёмным прошлым, со всеми фобиями настоящего и со всей неизвестностью будущего. У боженьки, в конце концов, хуева туча этих священников, с него не убудет, если одного - только одного! - он отдаст мне.

Когда Дэниел в очередной раз назвал меня лисёнком, я хрипло хохотнул и поднёс к губам его ладонь со шрамом после укуса. Провёл языком по этим белёсым следам, одновременно сжимая и разжимая разъёбанную задницу вокруг разъебавшего её члена, и сорванным, осипшим от стонов голосом пообещал:
- Я больше никого к тебе не подпущу. Не только лисиц. Потому что я уже могу думать только о тебе и хотеть только тебя...
Он снова поднял меня на руки, но теперь его член оставался во мне и двигался с каждым его шагом, и я запрокидывал голову, чувствуя, как отдаются во всём теле эти движения, как вытекает из меня его сперма. Дэниел забыл о своём ранении и о своём сане тоже забыл, и от этого мне было ещё охуеннее - потому что он тоже должен был думать и помнить только обо мне. Отныне и навеки.

Холод кафельной стенки в душевой сменил жар и влагу его тела. Я вскрикнул, когда он, прижав меня к этому холоду грудью, снова начал трахать языком мою задницу, из которой лилось его семя. Он вылизывал меня, а потом высасывал, вытрахивая пальцами остатки моего здравомыслия, последнюю память о тех, кто был до него, и я чувствовал, как головка трётся о его нёбо, о стенки его рта. Каждое моё движение - проникал ли я в его горло или насаживался на пальцы - приближало к очередному оргазму, которым я взрывался раз за разом, а возбуждение всё не ослабевало. Я не сразу понял, что священник включил душ, но когда тёплые струи немного привели меня в чувство, я потянул Дэниела вверх, прижался к нему, чтобы он распластал меня по кафелю, и наконец поцеловал его так, как хотел, сплетаясь языками, горевшими от спермы его и моей. Мои бёдра уже жили своей жизнью, и я тёрся стояком, яйцами, задницей о его колено, скользнувшее между моих ног, я тёрся о его тело всем собой, понимая, что ни один душ уже не смоет с меня его запах. И засосы от поцелуев не успеют сойти, и соски не уменьшатся, потому что он будет трахать меня, и брать у меня в рот, и давать мне в рот, и похуй, кто из нас верхний, кто нижний, лишь бы это продолжалось.
- Мне мало одной ночи, - простонал я, снова прикусывая его губу и сползая по кафелю вниз, чтобы снова заглотить его стояк. - Мне нужны все твои ночи до единой, и все твои дни, и весь ты... только ты... Потому что я стал твоим, когда ты в первый раз положил мне ладонь на щёку, слышишь, святой отец? Я хочу быть с тобой, быть твоим лисёнком, не просыхающим от твоей спермы...

Я вылизывал округлую головку, сочащуюся смазкой, я брал его член так глубоко, как только мог, я сжимал его ягодицы, требуя трахать меня сильнее и жёстче. Дэниел уже не был бережным и нежным, но мне он нужен был именно такой, жёсткий и властный, потому что даже такой он всё равно был моим. Он спускал мне в рот, матерясь сквозь зубы, и я спускал от его кайфа, чтобы потом подняться, опять потираясь о него всем телом, и снова развернуться спиной, прогнувшись и призывно раздвинув ягодицы. Я не знал, осталось ли что-нибудь в моей заднице, но чувствовал, что она теперь всё время будет требовать стояка моего священника, его резких глубоких толчков, от которых я буду заходиться стонами.
- Выеби меня ещё раз. - Наверное, мой голос не был слышен из-за шума душа, но поза и призывное покачивание бёдрами говорили без слов. - Выеби так жёстко, как я тебе нужен. Хочу тебя, ох, сука, как же я тебя хочу...

Я отдавался Дэниелу до утра и, даже вконец обессилев, не хотел от него отрываться. Тело сладко ломило от непривычной во всех смыслах нагрузки, но где-то в глубине души я боялся, что, проснувшись, перестану быть его лисёнком. Неумолимое утро развеет это безумно охуительное помрачение, которое владело нами на протяжении ночи - и падре Уилсон всё-таки выставит меня из церкви и из его жизни, оставшись моим Дэниелом только во снах... бесконечно тоскливых, как и вся моя жизнь без него. Поэтому, засыпая, я прижимал к себе его голову, чуть слышно постанывая от игры его языка с моим соском. И не знал, приснился ли мне оргазм от очередного его отсоса или же нет... но, во сне или наяву, он был не менее охеренным, чем все предыдущие.

Проснулся я, однако, в постели Дэниела, но в полном одиночестве. Судя по солнцу, бьющему в окно, было уже далеко за полдень, и священник, вероятно, вернулся к своим церковным обязанностям. Значило ли это, что мы снова откатились к точке "больше-никогда" и всё, случившееся ночью, останется в этой канувшей ночи? У меня неприятно заныло под ложечкой, хотя я всеми силами старался сосредоточиться на другом нытье, гораздо более приятном и многообещающем, потому что моя задница тоже ныла, недвусмысленно требуя продолжения безумия. И едва я напряг растраханные стенки, как мой член тоже начал твердеть, и я, потянувшись, чуть слышно застонал. Сука, как бы мне сейчас было хорошо и стало бы ещё лучше, будь я уверен, что я и священник - всё-таки "мы"...

Я сел на постели, растирая руками лицо и постанывая от ощущений ниже пояса. Мои бёдра были покрыты синяками, на груди и плечах виднелись багровые пятна засосов, и я лыбился, как идиот, рассматривая их - доказательства того, что лично моя жизнь уже не будет прежней. Дэниел метил и клеймил своего лисёнка, и лисёнок готов был обновлять эти знаки принадлежности бесконечно.
Я лыбился от счастья, даже когда отвечал на телефонный звонок. Судя по количеству пропущенных - далеко не первый.
- Да, мистер Уоррен.
- Какого хера, Смит? Где тебя носит?
- Эм... в церкви, сэр. Где я и должен быть в течение дня на протяжении всего срока исправительных работ.
- Не заговаривай мне зубы, парень! Где ты провёл ночь?
- В церкви, сэр.
- И что ты там делал?
- Пересматривал свою жизнь.
Что характерно, я не врал... даром что фактический пересмотр стопудово отличался от того, как видел этот процесс мистер Уоррен.
- До утра?
- Ну... да. Отец Уилсон, который был со мной всё это время, волновался за мою безопасность и разрешил остаться. А утром я приступил к делам.
- Тогда какого хера ты не отвечал на звонки?
- Простите, сэр, перевёл телефон на беззвучку и забыл... больше не повторится.
- А где сейчас отец Уилсон?
"А вот это мне самому пиздец как хотелось бы узнать..."
- Не знаю, сэр, я только вернулся из церковной библиотеки, где сортировал книги и наводил чистоту по его заданию... может, он отлучился по какой-то надобности.
"Например, покаяться в минувшей ночи и возобновить обет целибата... Нет-нет-нет, Барри Смит, не смей так думать! Не может этого быть... он же обещал!.."
- Ясно. В общем, слушай сюда: бери ноги в руки и дуй в участок. Я буду ждать тебя там.
Вот тут у меня ёкнуло сердце. С какого хуя он требует меня в участок? Из-за вчерашней драки? Двое задержанных сообщили, что мужик, по описанию похожий на священника, обжимался в тёмном закутке с парнем, по описанию похожим на меня? Сссукааа... неужели из-за меня у Дэниела будут неприятности?!
- Что-нибудь случилось, сэр? - кажется, у меня и голос задрожал.
- Случилось. - Я отчётливо услышал в этих словах усмешку. - Чем скорее прибудешь, тем скорее узнаешь.
- Хорошо, сэр, скоро буду.
Я не помню, как оделся, как вышел из спальни священника... Я надеялся, что увижу его либо в церкви, либо возле неё, но отца Уилсона нигде не было. На кухне я нашёл блокнот, в котором, судя по исписанным страницам, Дэниел составлял списки необходимых продуктов. Я вырвал чистый листок и торопливо нацарапал почти затупившимся карандашом:

Не знаю, почему я решил добавить к подписи букву в скобочках. Мгновенный порыв, знак, понятный только нам двоим: я - твой лисёнок, я не перестал им быть и останусь им, даже если ты выберешь не меня, а Всевышнего... Хотя, наверное, если Дэниел выберет сутану, то эта буква его в лучшем случае рассмешит, а в худшем - расстроит. А я не хотел его расстраивать. Я хотел, чтобы ему было хорошо. Может быть, впервые в жизни чьё-то благополучие для меня реально было важнее моего собственного. И это меня здорово оглушило, как будто мало было мне осознания, что на самом деле меня тянет к мужчинам. Точнее - к одному мужчине. К священнику Дэниелу Уилсону.

- Ты попал, чувак, - тяжело вздохнул Пит. - Неприятно тебе это говорить, но ты пиздец как попал... даже хуже, чем я попал с Челси.

Как будто я этого не понимал! Я вышел из дверей церкви, щурясь от яркого солнца, и направился к воротам мимо кладбища, по пути нащупывая сигаретную пачку в кармане куртки. Кое-как проморгавшись, я вдруг увидел возле одного из памятников вчерашнюю лису. Она небрежно раскинулась на солнце, вылизывая переднюю лапу. И да, я понимал, что веду себя как окончательно поехавший крышей шизоид... но я свернул к этому надгробию. Лиса подняла голову мне навстречу, и золотистые глаза блеснули, отражая солнечный свет.
Остановившись в шаге от неё, я произнёс вслух, не отрываясь от золотистого взгляда:
- Можешь валить нахуй. И всем остальным тоже скажи - пусть идут нахуй. Он мой. И я не подпущу к нему ни одну вашу рыжую жопу. Понятно? Так что пиздуй отсюда.

Лиса ещё пару секунд смотрела на меня, а потом вскочила на лапы и потрусила куда-то - не в заросли, где скрылась вчера. Я проводил её глазами, закурил и вышел за ворота, надеясь, что очень скоро вернусь сюда тем же путём.

До участка я добрался быстро - в маленьких пригородах вроде Саттона всё в пресловутой шаговой доступности. Из холла позвонил Уоррену, и он велел мне сразу подниматься к нему в кабинет, на третий этаж. Лифта я ждать не стал, рванул по лестнице. Мне хотелось побыстрее покончить с этим и вернуться в церковь. Вернуться к Дэниелу. Или ждать его там, пока он не вернётся.
Уоррен встретил меня приветливо, кажется, уже не злясь за то, что я на некоторое время пропал с радаров. Кивнул на стул возле своего стола.
- Тут всплыли кое-какие детали по поводу твоего дела, - начал он, что-то просматривая на мониторе. - Полагаю, в ближайшие дни оно будет пересмотрено.
- В смысле? - оторопел я. Неужели Челси всё-таки добилась своего, и меня упекут за решётку?!
- Три человека дали свидетельские показания о том, что видели Челси Браун в клубе "Лиса и гончие" за полчаса до того, как, по её словам, ты избил её. Некий Дональд Роджерс выволок её с танцпола и несколько раз ударил, поливая нецензурной бранью. Два удара пришлись по лицу, и Челси, по словам тех же свидетелей, выбежала из клуба, прижимая ладонь к носу, из которого текла кровь.
Уоррен сделал паузу, пока я соображал: ну да, "Лиса и гончие" находились в двух шагах от нашей с Питом квартирки, куда он таскал Челси почти с первого дня их знакомства, потом даже ключи ей сделал...
- Записи с камер клуба подтвердили слова свидетелей. Так что, в связи с новыми уликами...
Я перебил его довольно невежливым фырканьем.
- И что мешало вашим коллегам сразу посмотреть эти записи?
- А то, что у них не было информации о том, что Челси была в клубе. С чего бы им проверять записи с его камер?
- Хотя бы с того, - зло выплюнул я, - что я на допросах неоднократно высказывал предположения, что она где-то тусовалась и там же огребла пиздюлей, простите мой французский.
- Ну, "где-то" - это же не конкретное название заведения, - развёл руками Уоррен. - Короче, я сообщу тебе, когда будет назначен пересмотр. А до тех пор ты, если хочешь, можешь вернуться в Лондон, в свою прежнюю квартиру.
Я замотал головой, и полицейский недоверчиво прищурился.
- Не хочу, - отрезал я. - Пока не было пересмотра дела, я считаюсь виновным и должен отбывать наказание. Так что буду и дальше работать при церкви.
В Лондон, ещё чего!.. А Дэниел? Он даже не знает моего адреса! И номера его телефона у меня нет... А может, он уже вернулся и ждёт меня?
Я торопливо поднялся.
- Если это всё, офицер, то я, с вашего позволения, пойду. Мне ещё надо закончить с библиотекой, да и надгробия сами себя не обиходят...
- Ну, как хочешь, - протянул Уоррен. - Если я могу ещё что-нибудь сделать для тебя...
- Можете, - кивнул я. - Поговорите с миссис Донахью, если можно. Меня, конечно, ещё не оправдали, но пусть она хотя бы перестанет смотреть на меня, как на Джека-Потрошителя. Честно, очень напрягает. Тем более что мне ещё какое-то время жить в её пансионе...
Уоррен обещал, что навестит миссис Донахью сегодня же. А я, стараясь не сорваться на бег, вышел из кабинета. Впрочем, я всё-таки побежал, но чуть позже, когда уже вышел на улицу и завернул за угол, так что меня не могли видеть из окон участка. Я бежал со всех ног, почему-то боясь, что Дэниел или не нашёл мою записку, или не так её понял, или...

Когда я влетел в церковную кухоньку, мне навстречу из-за стола поднялся священник - но другой, низенький старичок с добродушной улыбкой. Я так резко затормозил, что чуть не грохнулся носом в пол.
- Вы, молодой человек, должно быть, Барри? - дружелюбно осведомился старичок.
- Д-да, - проблеял я, от неожиданности забыв поздороваться. - А... где отец Уилсон?..
- Его вызвали к епископу по какой-то срочной надобности, - пояснил старичок. - Что ж поделать, служители Церкви должны быть готовы к этому. Так что твою записку он не прочитал... А меня зовут Роберт Чейз. Приятно познакомиться.
- Да... - ошарашенно повторил я, словно малолетний даун. - В смысле... я тоже рад знакомству, отец Чейз. Меня зовут Барри Смит.
Одной рукой пожимая сухонькую старческую ладонь, а другой комкая свою записку, я думал, что на самом деле нихуя не рад. Моя чуйка редко проявляла себя, но если уж возникала, то к ней следовало прислушаться. А сейчас я всей своей растраханной жопой чуял, что с Дэниелом что-то случилось. Что-то очень плохое. Может быть, из-за меня...

Отец Чейз тем временем радушно предложил мне выпить кофе и поесть булочек, но в кармане моей куртки завибрировал телефон, который я так и не переставил на звуковой режим, и я, извинившись, вышел за дверь, на ходу вытаскивая гаджет. На экране мигало сообщение голосовой почты.
Я прослушал его трижды, чувствуя, как пол стремительно уходит у меня из-под ног. Значит, моя чуйка снова не подвела. У Дэниела что-то стряслось. О хорошем так не сообщают и уж тем более не меняют номер телефона для связи. Что же делать?!..

Пока я, привалившись к стене, пытался перевести дух и придумать хоть что-нибудь путное, в конце коридора возникла Пифия Чеймберз собственной монументальной персоной. Это афроторнадо подхватило меня, внесло в кухню, и опомнился я, уже сидя за столом перед дымящейся чашкой свежего кофе с молоком и перед блюдечком, на котором лежали две булочки и крохотный эклер.
- Спасибо, что известили меня, отец Чейз, - басила Пифия, снуя по кухне и каким-то чудом ничего не руша и не ломая. - Если нашего отца Уилсона призвала Святая Церковь, то наш долг - блюсти здесь порядок, поддерживать мир и спокойствие, чтобы он вернулся в стены своего храма, как в родную тихую гавань. Я права? Барри, ты согласен?
Я молча кивнул, сосредоточенно жуя булочку. Собственно, я и так уже всё решил. Буду ждать Дэниела здесь, в Саттоне. И не расстанусь с телефоном ни на секунду в ожидании его звонка или сообщения. Пифия одобрительно потрепала меня по плечу, чуть не уронив с табуретки.

Следующие два дня я пахал, как вол, под неусыпным присмотром Пифии, но был этому только рад - постоянная работа и физическая усталость отвлекали меня от тягостных мыслей и от тоски по моему священнику, которая с каждым часом становилась глубже и горше. Кажется, я никогда и ни по кому так не скучал. Даже по маме, когда она умерла. Даже по Питу. Поэтому я старался сосредоточиться на очередном задании моей временной начальницы. За это время я привёл в порядок кладбище (на котором, кстати, не видел больше ни одной лисы, но сильно подозревал, что все они просто снялись с места и рыжехвостым клином устремились вслед за Дэниелом, чтобы доставать его там, куда мне пока не было доступа), как следует прибрался в библиотеке (самолично починив ступеньку у стремянки, и, блядь, у меня в горле стоял комок, когда я докручивал последний винтик), до блеска натёр полиролью церковные скамьи... После этого Пифия доверила мне самое святое: начистить ювелирной пастой чашу и блюдо для причастия. И с гордостью сообщила, что оба предмета - из чистого серебра, и алые камешки, символизирующие кровь Христову, - настоящие рубины, пусть и не лучшего качества, но зато подлинные, природные, а не синтетические.
- Тогда они должны храниться в сейфе, - кивнул я, аккуратно набирая на тряпочку из микрофибры тёмно-зелёную пасту из баночки. - Они же сами по себе очень ценные.
- Они и хранятся, - отозвалась Пифия. - Но даже если бы их и попытались украсть, то далеко не ушли бы. В церкви же всюду камеры...
У меня перехватило дух.
- Камеры? В смысле... реально всюду?
- Разумеется. - Кажется, женщина даже удивилась моему изумлению. - Это же элементарная безопасность. Дом Господень принимает всех, но не каждый приходит сюда с чистым сердцем и светлыми помыслами. Так что камеры везде, да.
Я не стал уточнять, входит ли кухня и спальня священника в это самое "везде". Я был оглушён услышанным и почти не помнил, как закончил натирать святые предметы. Только выйдя во двор и почти рухнув на скамейку-курилку, я немного пришёл в себя. Значит, я не ошибся. Значит, все события той охуительной ночи были зафиксированы... и, видимо, Дэниел сейчас огребает из-за них. Из-за меня.

СМС застала меня у ворот церкви, куда я входил, словно кающийся грешник, надеющийся на спасение, потому что встречал меня колокольный звон, который торжественно-раскатисто обещал мне отпущение грехов. Однако я ни в чём не каялся и искренне полагал, что отпускать ни мне, ни Дэниелу, ни нам обоим нечего. Разве что считать грехом наше внезапное и абсолютное обретение друг друга, полную принадлежность друг другу, неразрывную - я был в этом уверен - связь... Но сейчас я был одиноким надорванным звеном в этой цепочке всего-навсего из двух звеньев - и подыхал от тоски, почти физически болезненной. И неутолённое желание тут было не при чём, хотя и оно тоже меня мучило. Но оно было не главным. Мой Дэниел - вот кто мне был остро необходим. Его присутствие рядом, постоянное, ежеминутное, чтобы я мог в любой момент дотронуться до него... всем.
Нет, не нуждался я в отпущении грехов. А вот толика милосердия Божьего мне бы не повредила. Может, конечно, я просил слишком дохуя - особенно после того, как моё дело отправили на пересмотр. Но я согласился бы отпахать в Саттоне полный срок, два, три срока... Чёрт, я бы вкалывал здесь всю оставшуюся жизнь, благословляя каждую кровавую мозоль, каждую каплю пота - лишь бы Дэниел был со мной!

- Вот это тебя припекло-о... - протянул Пит, и в его голосе изумление мешалось с чем-то вроде уважения и... зависти? - Чувак, а ведь это та самая, которая из Библии - ну, помнишь, "крепка, как смерть"? Взаправдашняя.

Скажи мне что-то, чего я не знаю, Пит Камерон... Как будто я не понял этого, когда встал перед ним на колени и расстегнул ему джинсы. А то даже и раньше. Зря, что ли, я места себе не нахожу, и окружающая реальность кажется мне одеждой с чужого плеча - под мышками режет, в ногах путается, а грудь сдавливает так, словно весь воздух на Земле кончился разом...

В воротах я помедлил, оглядывая ухоженное кладбище с чистенькими надгробиями и в очередной раз убеждаясь в отсутствии на нём лис. Где-то сейчас Дэниел? Может, с ним происходит что-то такое, по сравнению с чем даже лисы кажутся полной ерундой, не стОящей внимания? Я понятия не имел, кто поменял на постели священника бельё, залитое нашим совместным наслаждением, а спрашивать боялся. Вроде бы ни Пифия, ни отец Чейз не смотрели на меня косо, особенно после того, как мистер Уоррен сдержал своё слово и поговорил с миссис Донахью. ЧуднАя всё-таки штука - репутация! Три дня назад я был чудовищем в обличье человека, этаким мистером Хайдом, который безуспешно прикидывался милахой Джекилом... Зато теперь на меня смотрели почти как на великомученика, безвинно страдающего за чужое распутство. Во всяком случае миссис Донахью варила мне на "континентальный завтрак" АЖ ДВА яйца, а в жижу, которую по-прежнему почему-то именовала "кофе", клала ложку сахара - правда, неполную, но сам факт! И мадам Чеймберз старалась меня как-то обласкать, и отец Чейз улыбался с воистину отеческим (по возрасту, правда, больше дедушкиным) дружелюбием... Я честно старался отвечать им тем же, ведь я всё-таки не был неблагодарной скотиной... но не нужны мне были эти потачки, ни одна из них. Мне нужен был только Дэниел.

Я остановился, пережидая и продыхая острый спазм, стиснувший горло, и сморгнул с ресниц навернувшиеся слёзы. И в этот момент в кармане джинсов короткой вибрацией дрогнул мой телефон.
Отшатнувшись к воротам, я почти сполз по каменному столбику невысокой ограды, трясущейся рукой нашаривая гаджет. СМС была с незнакомого номера, но первое же слово - Лисёнок - вызвало у меня короткий всхлип. Другой рукой я с силой вытер лицо и впился глазами в экран. Ещё мгновение сидел неподвижно - а потом подскочил, как в жопу клюнутый, и бегом помчался к церкви. Пролетел по проходу между скамьями и воткнулся в Пифию, которая как раз шла мне навстречу.
- Доброе утро, Барри! - прогудела она, но добродушие в голосе сразу сменилось тревогой. - Ты чего? Что-то случилось?
- Да! - отозвался я и зажал себе рот, потому что получилось слишком громко, на всю церковь. - Да... то есть... в смысле... да, доброе утро, мэм. Я хотел сказать - мне нужно в Лондон. Я сегодня, наверное, не смогу поработать... потому что мне очень нужно, честное слово!
Как будто она могла бы меня не отпустить! Не могла, конечно, - о пересмотре моего дела уже знал весь Саттон, и мои церковные труды воспринимались как жест доброй воли. Она и не возражала, но её широкие ладони-лопаты легли на мои плечи и слегка встряхнули.
- Тише, тише, мальчик... Ну-ка, вдо-ох - вы-ыдох... А теперь возвращайся в пансион и собирай вещи. Тебя ведь вызывает следователь? Или адвокат? Значит, ты вряд ли вернёшься - ну, разве что в гости заглянешь. Обязательно заглядывай, хорошо? Мы все будем тебе рады, и отец Уилсон - тоже, когда вернётся.
Секунду помолчала и добавила:
- А я, между прочим, с самого начала не верила, что ты виноват во всех этих ужасах.
Я кивнул и впервые за всё время нашего знакомства порывисто обнял эту самую чудесную в мире великаншу, расцеловал её в круглые шоколадные щёки и понёсся к выходу, на бегу прокричав "спасибо!" И начисто забыл о мадам Чеймберз, едва пролетел церковные ворота.

До приезда такси я успел и собрать вещи, и выслушать прочувствованное напутствие миссис Донахью, - в котором фигурировали медленные божьи мельницы, торжествующая справедливость и горняя благодать, - и, само собой, примерно миллион раз проверить наличие в телефоне заветной СМС-ки и столько же раз ущипнуть себя, чтобы убедиться, что всё происходящее - не сон. Мой Дэниел написал мне, он ждёт своего лисёнка! И хотя в сообщении не было ни слова про встречу, я был совершенно уверен, что мы скоро увидимся. В этом самом номере 14 отеля "Миднайт" после того, как я назову кодовое слово.

И в такси меня здорово трясло от нетерпения и остатков страха, что это всё-таки морок, который вот-вот развеется. Даже водитель, болтливый пакистанец, невольно проникся моим напряжением и умолк, поглядывая на меня уважительно: наверняка у этого парня какое-то важное дело, раз его так колбасит! Меня действительно колбасило. А когда, спустя сто тысяч миллиардов лет, наша машина наконец вползла на Джелли-стрит, меня начало не на шутку плющить. Во всяком случае, ноги словно превратились в это самое желе, в полном соответствии с местом встречи. Однако я каким-то чудом умудрился расплатиться, выйти из машины и, подхватив сумку со своим барахлишком, потянуть на себя тёмно-синюю дверь, над которой красовалась маленькая вывеска "Миднайт". Кажется, надо мной звякнул колокольчик, но я бы не поручился за это. От волнения я уже почти ничего не соображал.

Остановившись возле стойки ресепшн, маленькой, но опрятной и отполированной до блеска, я уставился на портье, сидящего за ней - худого жилистого старикана с густыми кустистыми бровями Гэндальфа. Губы старикана под такими же густыми усами что-то прошевелили. Я кое-как перевёл дух.
- Добрый день, сэр. Я... в четырнадцатый номер.
Брови взмыли к пышной седой шевелюре, и я, сразу перепугавшись, что дед меня сейчас прогонит, торопливо добавил:
- Пальцы.
Повисла пауза, в течение которой на морщинистом лице сменилось несколько выражений - от изумления до сочувствия.
- Пожалуйста, сэр, - почти взмолился я. - Мне действительно нужно в четырнадцатый номер!.. Хотите я заплачу вперёд?
Старик отрицательно качнул головой и усмехнулся:
- Этот номер уже оплачен тем, кто сообщил тебе слово, сынок. Но ты не торопись и не нервничай так - там всё равно пока никого нет.
И по зеркально-гладкой поверхности стойки ко мне подъехал пузатый деревянный бочонок с цифрой "14". За бочонком волочился ключ - кажется, медный. В иной ситуации я, наверное, удивился и восхитился бы этаким демонстративным ретро, когда все прочие гостиницы уже перешли на электронные замки и ключи-карты. Но сейчас мне было не до того. Я поблагодарил и сцапал ключ так быстро, словно старик мог передумать. А потом, повинуясь короткому указующему жесту, заторопился в конец коридора, очень стараясь опять не сорваться на бег.

Номер действительно был пуст. И Дэниел совершенно точно провёл минувшие двое суток не в нём, а где-то ещё. Я не сомневался, что его запах учуял бы после любой, даже самой тщательной уборки. Бросив сумку возле окна, я перевёл дыхание и осмотрелся. Номер как номер, чистый и довольно уютный, хотя обстановка самая простая: двуспальная кровать, стол, два стула, пара тумбочек с лампами... Две двери, помимо входной, и если одна вела в санузел, то вторая, к моему изумлению, выходила на задний дворик, откуда видна была калитка на улицу. Наверное, это имело какой-то смысл для прежнего Дэниела, который был до отца Уилсона - но сейчас я не мог думать об этом. Адреналин последних двух часов схлынул, навалилась глухая ватная усталость. Я, кое-как стащив кроссовки, рухнул на кровать поверх покрывала, не раздеваясь, - и провалился в сон, глубокий и тёмный, как пещера. Даже если бы в мире начался апокалипсис, я бы стопудово не проснулся, хотя бы все семь ангелов дудели в свои трубы прямо у меня над ухом. Но от тихого щелчка дверной ручки я подскочил мгновенно - и кинулся навстречу Дэниелу.

Это был он - в чёрном деловом костюме, с усталым лицом, с тёмными полукружьями под глазами - это был он, и я набросился на него, обхватывая руками и ногами, прижимаясь всем телом, припав губами к губам, целуя и почти скуля в этот поцелуй:
- Я разогнал их к херам... всех лис... всех до единой... их больше не будет... теперь только я... как же я соскучился, это же пиздец какой-то... Дэние-ел...
И стёк по нему на пол, нашаривая пуговицу и молнию на ширинке его брюк, сдирая их к тем же херам, и с протяжным стоном вобрал в рот его стояк, вдыхая его запах - запах моего Дэниела, запах моего желания, моего, только моего... глубоко, до самого горла, слизывая смазку с головки и со ствола, содрогаясь в ознобе - и лишь теперь до конца поверил, что он снова со мной.