В одной из прошлых жизней Лёха наверняка был инквизитором, причём таким, к которому ведьмы и колдуны стояли в очередь на пытки. И очередь была расписана вперёд лет на пять. Герман убедился в этом ещё до того, как к его соскам прилипли помпы.
В душевой, пока Серов намывал и нализывал его, умудрившись кончить при этом сам, Сотников уже едва не терял сознание от возбуждения. Он то тёрся о бёдра Лёхи своим стояком, то с хриплыми стонами трахал его в рот, но чёртовы волшебные кольца крепко удерживали его на грани оргазма, словно безумного скакуна на краю пропасти.
В спальне, пристёгнутый к кровати по рукам и ногам, Герман окончательно забыл себя, потому что даже не подозревал, что может испытывать столько ощущений разом. Он стонал почти непрерывно, пересыпая стоны мольбами трахнуть его уже, разъебать к херам его задницу, сильнее, сука, и глубже, да, да, ещё, пока голос не сорвался от крика. Но и тогда, уже севшим шёпотом, он то материл Лёху, то признавался ему в любви, то клялся, что сам будет его мучить точно так же, почти не понимая, что именно срывается с его языка, уже с трудом ворочавшегося. Смазка лилась из члена водопадом, тело заходилось в предоргазменных судорогах, и когда Серов наконец сжалился, почти молниеносно освободив Германа от колец и расширителей, оргазм был таким неистовым, что Сотников на некоторое время оглох и ослеп. Он не знал, какие издавал звуки, как извивалось тело, принимая долгожданное освобождение, как долго взрывались перед глазами ярчайшие вспышки новых и новых солнц... Но первое, что он различил, когда неизвестно сколько времени спустя пришёл в себя, было блаженное лицо Лёхи — судя по его довольной улыбке, он смаковал каждую секунду оргазма, который сам же так долго и умело разжигал. А потом голубые глаза хищно блеснули в полумраке, и Герман открыл было рот, чтобы напомнить о завтрашнем отплытии и о том, что надо бы поспать, но вместо этого хрипло прошептал:
— Я, конечно, ебанутый на всю голову... да с тобой и немудрено... но я хочу ещё...

Когда катер отвалил от берега, Герман смотрел на монастырь и на раскинувшийся вдали город со странной смесью горечи и радости. Он понимал, что вряд ли ещё раз увидит родные места, по крайней мере в ближайшее время. И к монастырю он привык, чувствуя себя в его белых стенах настолько уютно, насколько это вообще было возможно в нынешнем всепланетном пиздеце... А что будет на острове и будет ли вообще — ещё большой вопрос. Но рядом был Серов, его Лёха, к которому Герман уже давно испытывал не только сексуальное влечение и знал, что его чувства взаимны. И Сотников верил: даже если ничего не выйдет с Весью, до осени они найдут себе хорошее место, где смогут обустроить не временный приют, а настоящий дом. Может быть, не только для них двоих.

Он держал штурвал, стараясь оставаться на середине реки и поглядывая то на берега — мало ли кто и чем может там промышлять, — то на Лёху, деловито снующего по палубе. Наконец Серов вернулся в рубку, и когда он в очередной раз полез в свой рюкзак, Герман недоверчиво хохотнул, решив в первый момент, что у Лёхи припасена ещё какая-то игрушка из неопробованных минувшей ночью. Это была бы уже откровенная клиника, причём в неизлечимой терминальной стадии, но в глубине души Сотников знал — что бы ни затеял Лёха, сам он примет это с восторженной готовностью и его тело отзовётся ещё до того, как мозг напомнит, что здесь не время и не место для экспериментов.
И Серов действительно предложил эксперимент. Наверное, самый главный и долгий из всех, что называется, длиною в жизнь. В жизнь Германа так уж точно. Чувствуя, как перехватывает горло, Сотников закрепил штурвал на автопилоте, чтобы катер держался выбранного курса, притянул к себе Лёху и жадно поцеловал в губы.
— С тобой сбылись все мои "никогда", — признался он, с трудом разорвав поцелуй. — Я никогда не думал, что буду заниматься сексом, о котором мечтал всю жизнь. Никогда не думал, что найду кого-то, кто примет меня таким, какой я есть. Никогда не думал, что... полюблю. Ну и, — он усмехнулся, глядя на золотой кругляш, на кожаный ремешок, так удобно и правильно охвативший запястье, словно всегда там был, — никогда не носил таких часов. И уж поверь, при случае я тебя тоже окольцую... чем-нибудь, кроме своего рта и своей задницы.

Путь до острова занял несколько дней, и к берегу они причаливали всего два-три раза, совсем ненадолго. Ночевали или на катере, или на небольших островках, если такие попадались. По мере приближения к Итиль-Волынскому каналу ночи становились холоднее, а на берегах то и дело проявлялась жизнь — не сияры и ноксы, но люди, которые, кажется, не уступали мутантам в жестокости. Алексей и Герман спали по очереди, а бронежилеты почти приросли к телам поверх рубашек, благо поляризованные стёкла рубки не давали бандитам прицелиться в хозяев катера. Пару раз их пытались догнать на моторных лодках, но они отстреливались без жалости и угрызений совести. Им надо было добраться до Веси.

Первое, что они увидели — останки моста. Огромные бетонные быки торчали из воды, словно изрядно прореженные зубы морского чудовища. Алексей почти час изучал бывший мост в бинокль, ища следы временных переправ, которые могли навести другие люди. Ничего не нашёл, но после короткого совещания катер дважды обошёл Весь вдоль берега, и Серов и Сотников по очереди смотрели в бинокль, выискивая на острове следы недавнего человеческого пребывания. Таковых не обнаружилось, и они окончательно убедились в этом, когда, причалив к маленькому бетонному пирсу, сгружали с катера квадроцикл, чтобы исследовать Весь уже по суше. Из прибрежных зарослей неожиданно вышла большая рыжая корова и потрусила к ним, время от времени протяжно мыча. Герман пару секунд оторопело смотрел на неё, а потом рассмеялся.
— Вот и вторая скотинка пожаловала... Видно, не забыла людей. Иди, иди сюда...
Он подошёл к корове, и та наклонила голову, подставляя лоб с белой проточиной. Сотников погладил её, почесал за ухом, на котором ещё можно было различить клеймо.
— Значит, никого здесь нет и не было, — резюмировал он. — Бандитов не было точно. Они бы её пристрелили и сожрали в первый же вечер.

От пирса вглубь острова вела бетонная же дорожка на каменных сваях — вынужденная необходимость в период весенних паводков. Но сейчас, в середине засушливого лета, ею можно было не пользоваться. Земля под ногами была достаточно плотной, и в следующие несколько дней Герман и Алексей по очереди объезжали остров на квадроцикле, чтобы изучить свои новые владения и окончательно убедиться в их безопасности. Только после этого они разгрузили катер и перевезли всё своё добро в единственный на острове каменный дом, очень напоминавший их монастырское убежище, но пребывающий в давнем запустении.

Обустройство и подготовка к зиме заняли почти три месяца, но к первым октябрьским заморозкам у двоих поселенцев уже было надёжное тёплое жильё, а у пяти обнаруженных на острове коров (помимо рыжей, которую за проточину на лбу единогласно назвали Звёздочкой) — добротный хлев. Свинарник пока пустовал, но Герман не сомневался, что в зимнюю бескормицу его обитатели наверняка вернутся к привычному жилью, а потом уже не захотят уходить. Помимо каменного дома, который в прошлой жизни, скорее всего был административным зданием, на Веси стояли и большие деревянные дома, двух- и трёхэтажные, рассчитанные на десяток-другой жильцов. Некоторые уже не подлежали ремонту, но были и очень неплохо сохранившиеся — в них не протекала крыша, не гуляли по комнатам сквозняки, и половицы, хоть и скрипели, но не проваливались. Оставалось только дождаться таких же жильцов, надёжных и добрых, хотя оба поселенца были почти уверены, что до следующей весны здесь вряд ли кто-то появится. Разве что по льду, когда озеро замёрзнет... Но за эти три месяца на соседних берегах никто не появился и к мосту не выходил. Герман и Алексей уже думали, что зимовать будут вдвоём, однако Сотников всё же осуществил свой давний замысел и раз в день включал передатчик, забираясь, за неимением радиовышки, на крышу самого высокого из оставшихся домов и слушая треск помех или тишину в эфире. И, как выяснилось, не зря.

Первым лодку увидел Серов, который в то утро осматривал катер, прикидывая, как и где лучше вытянуть его на берег перед долгой зимовкой. Он подал Герману сигнал особым длинным свистом, и тот через несколько минут прибежал на берег с двумя винтовками. Одну отдал Алексею, вторую взял наизготовку, всматриваясь в приближающееся судёнышко.
— Четверо, — заявил Лёха, изучая лодку в бинокль. — Мужчина, две женщины и ребёнок... девочка, кажется.
С лодки их, вероятно, тоже увидели, потому что она на некоторое время остановилась, покачиваясь на волнах и медленно кружась вокруг собственной оси. Но потом вёсла снова ударили по воде, и через несколько минут деревянный нос ткнулся в берег возле пирса, ломая хрустящий утренний ледок.
В наступившей тишине люди пристально смотрели друг на друга.

Мужчина и женщины были немолоды, Герман дал бы им лет пятьдесят-шестьдесят... Может, и меньше, конечно, ведь неизвестно, сколько времени они провели в пути и что пережили, добираясь сюда. Женщины прижались друг к другу, глядя недоверчиво и настороженно. Мужчина хмурил седые брови и, кажется, всё собирался что-то сказать, но то ли не мог подобрать слов, то ли ещё не решил, стоит ли вообще говорить с двумя здоровенными вооружёнными мужиками.
"Наверное, уже жалеют, что вообще причалили", — мелькнуло в голове у Германа. Он медленно положил винтовку на пирс возле своих ног. Лёха не торопился следовать его примеру, но ствол всё же опустил.

Неизвестно, сколько бы ещё длилось это напряжённое безмолвное ожидание, но внезапно из-под курточки девочки высунулась серая остроухая мордочка. Девочка испуганно пискнула, но было поздно — котёнок выскользнул из её рук, одним прыжком перебрался на нос лодки, а оттуда на пирс, где с явным наслаждением потянулся, разминая лапы, и потрусил к новым людям. Герман усмехнулся, присел на корточки и подхватил малыша под пушистый животик. Одним пальцем почесал серый подбородок и белую грудку.
— Её зовут Ветка, — сообщил с лодки детский голосок. — Мы её с дерева сняли. Она там вся мяукала.
- Хорошее имя, — одобрительно кивнул Сотников и подмигнул девочке. — А у тебя имя есть?
— Катя, — отозвалась девочка, не обращая внимания на шиканье женщин. Видимо, то, как дяденька обошёлся с Веткой, внушило ей доверие. — А вас как зовут?
— Герман, — улыбнулся Сотников. — Или Гера. Для тебя, наверное, — дядя Гера.
Он ещё раз погладил Ветку и, подойдя к лодке, передал кошечку хозяйке. Седой мужчина, словно очнувшись, протянул ему руку.
— Вахонин Николай Степанович. Супруга моя, Лидия Сергеевна, и её сестра, Вера Сергеевна. А Катя... ну, так получилось, что наша общая внучка. У нас вот...
Он поднял со дна лодки почти такой же передатчик, какой был у Германа.
— Вчера поймали сигнал, но, честно говоря, побаивались... мало ли кто тут мог быть.
— Мы, видите ли, тут жили когда-то, — пояснила Вера Сергеевна, когда Герман и Алексей тоже представились. — Ещё до всего... работали на здешней ферме зоотехниками. Отсюда и уезжали...
Она назвала город, и Сотников сочувственно вздохнул. Этот населённый пункт, как и множество других, можно было стирать с карты обжитого мира.
— А теперь здесь... новые хозяева, — полувопросительно заметила Лидия Сергеевна. — Мы уж и не знаем, как нам дальше...
Её взгляд перебегал от Алексея к Герману, словно женщина ждала — вот сейчас новые знакомцы наставят на них винтовки и велят убираться подобру-поздорову. Герман недоумённо поднял бровь:
— Зачем же дальше? Места всем хватит. Для начала предлагаю позавтракать, а потом мы поможем вам заселиться. Во-он тот деревянный дом видите? Вполне пригоден для жилья. Сегодня подрубим его к генератору, так что будет и свет, и тепло.

...Они шли по бетонной дорожке к своему каменному дому под сбивчивые благодарности как будто оживших взрослых и под тоненький щебет девочки. Герман и Алексей замыкали маленькое шествие, и Сотников на мгновение прижался плечом к плечу супруга.
"Значит, будем жить, — думал он, глядя, как серая Ветка взбирается на Катино плечо, и слушая призывное коровье мычание, вызвавшее у женщин восторженные ахи. — А там видно будет".